Удивительным образом, несмотря на разницу в возрасте (Брюсов был на десять лет моложе Комиссаржевской), в этом романе она даже не пыталась играть роль старшей наставницы. Наоборот, жалуясь и ища у Брюсова поддержки во время конфликта с Мейерхольдом, обращаясь к нему за помощью в своей театральной работе, наконец, изливая ему тревоги и скорби своей души, она играла в их отношениях несвойственную ей роль слабой, зависимой, нуждающейся в его уме, рассудительности и силе женщины. Вернее — неопытной девочки, нетвёрдо стоящей на ногах, не очень земной, во всяком случае — не от мира сего. Чего стоит, например, посланное Брюсову письмо из Америки: «Пусть будет, что было, пусть будет, что будет. Пусть не будет то, что есть. Зачем тебе, зачем мне и что значит, схожу с ума. Быть может, начинаю, подхожу, касаюсь и завидую»[457]. Ю. П. Рыбакова заметила, что «по сравнению с другими письмами В. Ф. Комиссаржевской письма её к Брюсову отличаются литературными заимствованиями»[458]. Исследовательница намекает на то, что актриса в общении с Брюсовым играет новую для себя роль. И в этом есть доля правды: она даже не играет, а чувствует себя с Брюсовым Мелизандой, зачастую говорит как Мелизанда, воспринимает мир как Мелизанда, да и возрастом оказывается внезапно ничуть не старше.

Естественно, что она ни секунды не думала поучать Брюсова, как делала всегда со своими возлюбленными, наоборот — обращалась за советами. Она чтила в нём творческий дар, она склонялась не столько перед мужчиной, сколько перед поэтом, который посвятил всего себя своему делу. В этом они были похожи. Ей нечему было его учить — он и сам умел многое. Чего она на самом деле ждала от него? Очевидно, что ждала стихов, которые будут соразмерны её представлению о себе. Получив по дороге в Америку одно из его стихотворений, Комиссаржевская отвечает: «Я благодарна за стихи, но я не хочу благодарить за них. И всё-таки это ещё не Мои стихи. Правда? Мы знаем это, да?»[459] С какой настойчивостью она убеждает его согласиться, как высоко ценит себя (чего стоит одно местоимение «мои», написанное с прописной буквы!). Ю. П. Рыбакова остроумно замечает: «Видимо, ничто из написанного Брюсовым не отразило до конца её сущности»[460].

Собственно, чего ещё могла она желать? Связь их не прервалась до конца её жизни, они переписывались и встречались, с Брюсовым были связаны её последние планы, которые так и не осуществились. Но уже в Америке стало понятно, что отношения их вряд ли будут продолжаться. Первым ударом для Комиссаржевской стало решение Брюсова издать перевод пьесы Д’Аннунцио «Франческа да Римини»[461], которую он передал для постановки Драматическому театру. Мало того, Брюсов, по сути скрыв это обстоятельство, параллельно предложил пьесу московскому Малому театру. Понятно, как обидно и неприятно было Комиссаржевской, узнавшей об этом со стороны, как будто случайно. Вероятнее всего, происшедшее было уже результатом охлаждения к ней Брюсова[462].

Осенью 1908 года Брюсов упомянет эту историю в письме Н. И. Петровской, отношения с которой не прерывались и во время его романа с Комиссаржевской: «...Встреча с Комиссаржевской, — волны безумия, плеснувшие было в берег души, почти мгновенно откатились вспять»[463]. В. Ф. Ходасевич, Брюсова сильно недолюбливавший, писал о той жизненной проекции, которую видел в его любовной лирике: «В эротике Брюсова есть глубокий трагизм, но не онтологический, как хотелось думать самому автору, а психологический: не любя и не чтя людей, он ни разу не полюбил ни одной из тех, с кем случалось ему “припадать на ложе”. Женщины брюсовских стихов похожи одна на другую как две капли воды: это потому, что он ни одной не любил, не отличил, не узнал. Возможно, что он действительно чтил любовь. Но любовниц своих он не замечал.

слова страшные, потому что если “обряд”, то решительно безразлично с кем. “Жрица любви” — излюбленное слово Брюсова. Но ведь лицо у жрицы закрыто, человеческого лица у неё и нет. Одну жрицу можно заменить другой — “обряд” останется тот же»[464].

При всей холодности и жёсткости оценок Ходасевича, далёких от объективности, следует отметить, что в поэзии Брюсова Комиссаржевская тоже играла роль такой жрицы. Может быть, именно поэтому тот обобщённый образ, который она находила в посвящённых ей стихах Брюсова, не удовлетворял её?

Остаётся сказать, что, несмотря на охлаждение и отдаление, Комиссаржевская сохранила к поэту глубокое искреннее чувство, а не обиду и боль. За год до своей смерти, в январе 1909 года, она приехала в Москву и инициировала свидание. 17 января в записке, посланной Брюсову, пыталась остановить мгновение: «Сегодня. Нежно прошу твою память не отнимать у тебя ничего»[465]. Были, очевидно, и другие свидания, от которых она не только не отказывалась, но прикладывала усилия для их осуществления. Доподлинно известно, что Брюсов тоже не оставался холоден к её призывам. Он подробно отчитывался об этом Нине Петровской: «Сейчас неожиданно получаю записку от В. Ф. Комиссаржевской. Конечно, я не думал, что она в Москве, да вообще не полагал с нею встречаться более. Зовёт прийти, говоря, что очень нужно меня видеть. Иду не без волнения»[466]. О состоявшейся встрече Брюсов пишет совсем в ином тоне, чувствуется его смятение: «Никогда не думал я, что есть у неё столько надо мной власти. <...> Но единственная, кто может повлечь меня в хаос и безумие, — это она. Тебе я говорю это, Нина, потому что хочу Тебе говорить всё. Повтори со мной мою молитву: “Да не будет!” Хочу не хаоса, не безумия; хочу гармонии и стройности с Тобой. Хочу любить Тебя, хочу, чтобы Ты меня любила, хочу, чтобы мы были вместе!»[467] В этом отчаянном вопле Брюсова слышится не равнодушие, не холодность, но страстная увлечённость, с которой он хотел бы, но не в силах совладать. Не случайно Нина Петровская всегда, даже после смерти соперницы, ревновала Брюсова к Комиссаржевской гораздо сильнее, чем к другим женщинам.

Внезапная трагическая гибель Комиссаржевской была для Брюсова ударом. Его стихотворение, которым логично было бы закончить эту главу, называется «Памяти В. Ф. Комиссаржевской». За его литературными, почти мифологическими образами встают уже известные нам биографические обстоятельства их встречи, творческого союза и личных отношений:

Как Мелизанда, и ты уронила корону в глубокий родник,

Плакала долго, напрасно клонила над влагой прозрачной свой лик. Встретил в лесу тебя рыцарь суровый, пути потерявший ловец. Странницей грустной нежданно пленился, другой тебе подал венец. В замок угрюмый, старинный, старинный он ввёл, как царицу, тебя, Чтил он твой взор и твой голос певучий, тебе поклонялся, любя. Но ты бежала от всех поклонений, с тоской о чудесном, ином... Кто же сразил тебя ночью, жестокий, тяжёлым и острым мечом? Рыцарь суровый, над телом погибшей и руки ломай, и рыдай! Верим мы всё, что открыт Мелизанде желанный и радостный рай.

Долго ль мне гулять на свете

То в коляске, то верхом,

То в кибитке, то в карете,

То в телеге, то пешком ?