Александр Гучков, всю жизнь занятый движеньями материальных масс — партийных сторонников, армейских колонн, госпиталей, станков, капиталов, — удостоился сокоснуться ненадолго — с этим ангелом напряжённым, никогда не весёлым, вот забредшим к нам, а вот и уходящим.

Нет, не ангелом никаким, она — женщина была и ещё как терзалась самым плотским, но то, что простым женщинам доставляет цельную радость, её приводило в угнетённость и в новый толчок — очиститься и взлететь. Она — женщина была, но в ролях играла не женщин, а души их. Своим волнующим голосом, своим утлым станом — выводила их, выпевала, — необычно сложных, с такою внутренней тоской, на вечную нам загадку.

Она прошла через жизнь Александра Гучкова как будто простой собеседницей, шутницей, посредницей (то букет, то записка от Маши, поручения, что купить в Берлине для Машиной мамы), телеграфные поцелуи ему, как и, равно, Гучкову-отцу, — но только потом, после смерти её понялось: она прошла неотмирной тенью, как чтоб навсегда оставить ему одинокость, показать другую ступень бытия, не того тщетного, каким занимался он, другую ступень обладания — ни того, что забывается воином через час, но цветком засохшим, а пахучим бессмертно, носится под кольчугой — или под костями грудными? — столько лет и столько битв, сколько ему осталось до последней.

Прошла — и растаяла. Уже решив поворот своего дела — бросить театр, на этом непосильном изломе ушла из жизни, запихнутая псевдонимным плащом подвернувшейся чёрной оспы. Умерла так далеко от Петербурга, как только достала, — в Ташкенте. Умерла в те самые недели, когда его борьба требовала все силы собрать: когда он стал председателем своей Третьей Думы.

И в чём-то же был смысл, рок (или насмешка), что именно Вера постоянно передавала что-то от Маши, напоминала о Маше, склоняла к Маше: в Маше вы найдёте человека, который вам больше всех нужен. Кто бы мог жить с таким шалым, как вы? Она — всё сделает для вашего счастья. Маша — исключительная натура!.. Там шарабан-не шарабан, разделённый покров плаща, но это зерно забытое никакого роста бы не дало, когда б не постоянное внушение Веры: Маша — избранная натура, приглядитесь!»

В 1903 году М. И. Зилоти и А. И. Гучков обвенчались. В 1906 году в этой семье родилась девочка, которую назвали Верой — в честь Комиссаржевской, её крёстной матери. Вера Гучкова, в первом браке Сувчинская, во втором Трейл — яркая фигура на политическом горизонте XX века. Выросшая в эмиграции, рано примкнувшая к евразийству, затем завербованная ОГПУ, необычайная красавица, прожившая фантастичную и крайне неоднозначную жизнь, Вера ничего не знала о своей крёстной. С одной стороны, была ещё слишком маленькой, когда Веры Фёдоровны не стало. С другой — никогда не интересовалась ею и о ней не расспрашивала. Да и отношения Веры с родной матерью складывались весьма непросто.

Брак М. И. Зилоти и А. И. Гучкова счастливым не был. Они довольно рано осознали эту печальную истину, несколько раз были на грани развода, но в конце концов так и остались вместе до самой смерти Гучкова в 1936 году. Мария Ильинична пережила своего мужа на 35 лет и погибла в 1971 году в автокатастрофе. Ей было 90 лет.

Для большой публики это было,

что называется, не в коня корм.

1904 год Комиссаржевская встречает в Тифлисе, куда забросили её продолжительные гастроли. Но в конце осени 1903 года она уже с уверенностью говорит о скором открытии театра. 1 января телеграфирует Н. А. Попову: «Новым годом. Театр решён в этом году»[331].

С сентября 1904 года за 37 тысяч рублей Комиссаржевской был снят в Петербурге театр «Пассаж». Вернее сказать, это был не совсем театр, а концертный зал, располагавшийся с обратной стороны внушительного здания Пассажа, главным фасадом выходившего на Невский проспект. В концертном зале устраивались музыкальные вечера, вход в него был как со стороны Итальянской улицы[332], так и из торговых рядов Пассажа. В 1901 году, после пожара, здание было частично перестроено. Эти перестройки коснулись и театра, прежде всего его вестибюля и входа, который стал теперь отдельным. Был расширен и заново оформлен зрительный зал.

Недавно отремонтированный Пассаж был местом в Петербурге того времени широко известным. Выбор здания, расположенного в самом центре города, вероятнее всего, казался будущей дирекции театра коммерчески удачным. В принципе так оно и было, если не считать некоторых, весьма существенных, впрочем, неудобств, связанных с устройством сцены и зала. Сцена, предназначенная для концертных выступлений, по своему размеру не подходила для драматических постановок. Однако все трудности воспринимались как преодолимые и несущественные. Комиссаржевская летела вперёд навстречу исполнению своей мечты.

С конца 1903 года она активно занимается формированием труппы нового театра, определением репертуара, ищет пьесу для открытия, справедливо полагая, что первое впечатление для публики будет значить многое. Для этого списывается с Чеховым: «Антон Павлович, дорогой, я открываю театр в Петербурге. Я хочу, чтобы открытие его было связано с Вашим именем, и потому прошу Вас, дайте мне Ваш “Вишнёвый сад”, я им открою. Я знаю, что Вам хочется отдать его в Александринский, чтобы играла Савина. Судя по тем немногим сведениям, какие я имею о Вашей этой пьесе, и роль очень ей подходит, и сыграет она её хорошо, но Вы, именно Вы не сможете же не помочь мне в этом безумно трудном деле»[333]. В письме звучат уже знакомые нам ноты — Комиссаржевская не просто просит, она настаивает на моральном долге Чехова помочь ей, поддержать в главном начинании её жизни. Казалось бы, именно такой напор и должен приносить результат.

Однако договориться с Чеховым не удалось, хотя не оправдались и ревнивые предположения Комиссаржевской, что он предпочитает ей Савину. Чехов подписал контракт с Художественным театром, и «Вишнёвый сад» должен был пойти на московской сцене. О пьесе Чехов вполне справедливо писал, утешая Комиссаржевскую и оправдывая себя: «...Мой “Вишнёвый сад” для Вас совсем не подходит. Центральная роль в этой пьесе женская, старая женщина, вся в прошлом, ничего в настоящем, остальные роли, по крайней мере женские, мелковаты, грубоваты, для Вас не интересны»[334]. Это была правда, Комиссаржевскую в роли Раневской можно представить себе с большим трудом. Кого ещё она могла бы сыграть в «Вишнёвом саде»? Разве Аню? Но для неё в Ане было слишком мало психологизма и слишком много ходульности. Впрочем, кто знает, как бы она решила этот образ. Вспоминается история, связанная с постановкой пьесы И. Н. Потапенко «Искупление», которая шла осенью 1903 года во время гастролей Комиссаржевской в Петербурге в театре Литературно-художественного общества. Критики спорили — умирает или только падает в обморок в конце пьесы её героиня Марьяна. За разрешением этого вопроса Юрий Беляев обратился к автору. Потапенко ответил ему: «...Я не знаю. <...> Может быть, более определённый ответ на интересующий Вас вопрос Вы получите от В. Ф. Комиссаржевской. В душе этой артистки такое богатство живых, оригинальных своих красок, что автор, видя своё создание в её — нет, нельзя назвать это изображением, — в её преображении, уже не может сказать: это моё! Он должен говорить: это наше создание!»[335] И, однако, как бы высоко ни ценили драматурги актёрский талант Комиссаржевской (а в этом Чехов был вполне согласен с Потапенко), но «Вишнёвого сада» для открытия своего театра она не получила. После долгих поисков и сомнений она выбрала для первого спектакля трагедию немецкого автора Карла Гуцкова «Уриэль Акоста» из средневековой истории. Сама Комиссаржевская в этом спектакле не участвовала.