Конечно, вопрос заработка стоял перед Верой Фёдоровной. Но несомненно также и то, что она готова была на жертвы, чтобы встать на ноги совсем в ином, нематериальном, смысле. Актёрская профессия открывала перед ней новый путь, по которому она смело и радостно пошла. Начало пути было трудным. Комиссаржевской было 29 лет — возраст, в котором вообще начинать уже нелегко, особенно учитывая принципиальную разницу в восприятии возраста между нашим веком и тем временем, о котором идёт речь. Актрисы в конце XIX столетия выходили на большую сцену, как правило, гораздо раньше — по крайней мере, двадцатилетними. Вот как описывает Н. Н. Синельников общее впечатление от внешности актрисы: «В то время это была миниатюрная женщина с лицом, уже отмеченным печатью прожитого, но освещённого светом прекрасных глаз, обладательница изумительного тембра голоса»[126]. Очевидно, что даже при беглом взгляде внешний облик актрисы был далёк от первой юности. Кроме того, контракт, который подписала Вера Фёдоровна, подразумевал её участие в ролях, в которых обычно играли совсем юные артистки. «Ingenue» — девочка-подросток, молодая невинная барышня. Это возрастное несоответствие было существенным психологическим препятствием прежде всего для неё самой, и его требовалось перешагнуть. Можно представить себе, сколько мужества, решительности и, главное, желания оказаться на профессиональной актёрской стезе, стать частью театра потребовалось В. Ф. Комиссаржевской, чтобы 19 сентября 1893 года впервые выйти на сцену Новочеркасского театра в спектакле Г. Зудермана «Честь». С другой стороны, играть совсем юных девочек ей, несомненно, позволяло внутреннее самоощущение. Многие мемуаристы свидетельствуют, что до самых последних дней в Комиссаржевской, наряду с заметной усталостью и отпечатком прожитых лет, сохранялись непосредственность, весёлость, любопытство, какая-то «пугливая детскость». «Она часто терялась в жизни, — терялась совсем, как маленькая девочка: отпрядывала, по-детски открывала рот, умоляюще складывала руки и смотрела испуганными широкими глазами. Напугать её так ничего не стоило: достаточно было сказать ей любые слова строгим голосом. Когда она терялась, она совсем не владела собой и способна была делать вещи, о которых нельзя вспоминать без улыбки»[127]. Так что внутренний органический потенциал для «инженю» у Комиссаржевской был.

Знай одно: никто тебе не пара —

И бросайся каждому на грудь.

Н. Н. Синельников был в театральном мире человеком с прочной репутацией. Его труппа, несмотря на провинциальный статус, считалась одним из лучших российских театральных коллективов и по составу участников, и по уровню организации. В 1891 году Синельников организовал товарищество на паях, что давало его актёрам чувство независимости от антрепренёра. Синельников привлекал талантливых актёров, старался создать для их работы такие условия, чтобы они надолго задерживались в труппе, обеспечивая этим её стабильность. В работе театра он делал ставку на личное творчество и серьёзность репертуара, однако этого не всегда можно было достигнуть.

Как правило, в провинции (да и не только там!) пьесы ставились одна за другой, роль режиссёра сводилась к расстановке и разведению актёров на сцене, репетиций было всего несколько, актёры зачастую плохо знали текст, но публика была нетребовательной, воспринимала театр как увеселение — билеты расходились. Н. В. Туркин приводит следующий анекдот, произошедший с известным нам актёром Киселёвским. Обладая плохой памятью (а возможно, просто ленясь), он с трудом заучивал роли и зачастую выходил на сцену, совсем не зная своих реплик. «Пришлось ему, например, играть раз какого-то дядюшку, уговаривающего племянника жениться. Льётся речь: “Будет у тебя своя квартира, уют в комнатах, пойдут детки...” На последнем слове Киселёвский поперхнулся и никак не может его произнести.

— Детки! Пойдут детки! — надрывается суфлёр. Киселёвский ворчит: “какие там девки? чёрт знает, как пишут!” И, смягчая грубость языка автора, он говорит:

— Пойдут к тебе дамы сомнительного поведения...»[128]

Подобные случаи были частными, актёры, не зная текста, толпились перед будкой суфлёра, искажали смысл реплик, проваливая авторский замысел.

Синельников осознанно боролся с этим: увеличил репетиционные сроки, требовал от актёров хорошего знания текста. Сам работал вместе с ними над ролями, стремился к созданию профессионального спектакля. Выбор пьес для постановки диктовался условиями, в которые антрепренёр был поставлен, то есть прежде всего вкусами публики, но всё же ему удавалось протащить на сцену и серьёзные вещи. Так, событиями сезона 1893/94 года стали «Горе от ума» и «Плоды просвещения». Недаром Новочеркасск считался театральным городом! В то время когда Комиссаржевская появилась в труппе Синельникова, в ней оказались крупные артисты: Н. П. Рощин-Инсаров, А. М. Шмидтгоф, С. П. Волгина, Е. Г. Медведева, И. П. Киселёвский. Сам Н. Н. Синельников и как актёр, и как режиссёр пользовался большим успехом.

К Комиссаржевской Синельников отнёсся практически — без особенных ожиданий. Он взял её в труппу, потому что ему необходима была замена актрисы того же амплуа, которая приходилась Синельникову родной сестрой и в том сезоне временно работать не могла. С её возвращением Комиссаржевская лишалась своего места. Её дарование он считал, видимо, ограниченным, и амплуа водевильной, комической актрисы казалось ему самым для неё подходящим. Туркин писал: «Н. Н. Синельников горячо оспаривал возможность для В. Ф. Комиссаржевской стать драматическою актрисою. Как он развивал мотивы своего отрицания, я не помню сейчас подробно, но мне глубоко врезалась в память одна его фраза:

— Она рождена для комедии. У неё в лице есть природная комическая складка»[129].

Комический талант у Комиссаржевской, несомненно, имелся. Она обладала хорошим чувством юмора, была от природы весёлой и заражала других своей весёлостью, в небольших водевильных ролях умела находить и характерные стороны. Но этим её дарование не ограничивалось; она была, конечно, прежде всего драматической актрисой. Увидев её на одном из спектаклей Общества искусства и литературы, В. В. Стасов заметил: «В ней так и брызжет талант. Но это не то, что ей надо. У этой маленькой, худенькой актрисы я вижу в глазах выражение великой печали. И эта чуть заметная складка у рта... Драма — вот её призвание»[130]. Интересно, что о комическом таланте Комиссаржевской впоследствии будет убеждённо говорить В. Э. Мейерхольд: «Время, в которое она жила, требовало от неё не всех красок, которыми она обладала, — высокой романтической комедии не оказалось в её репертуаре, а у неё были для неё все данные: большие ресурсы шаловливой жизнерадостности, внутренний мажор»[131].

Впоследствии Синельников записал воспоминания о работе с Комиссаржевской. Эти воспоминания, конечно, окрашены более поздними впечатлениями и, возможно, некоторым чувством вины перед актрисой, которую он, опытный режиссёр, не сумел разглядеть в полной мере. Однако есть в них, вероятно, и доля истины, воскрешённой памятью человека, видевшего актрису каждый день, следившего за её работой:

«В то время в большом ходу были небольшие комедийки, в которых фигурировали подростки, гимназисты и гимназистки (“Школьная пара”, “Под душистою веткой сирени”, “На тот свет”, “Летняя картинка” и т. д.). У нас эти пьески тоже были поставлены, и сценическая работа профессиональной актрисы В. Ф. Комиссаржевской началась над “героинями” “Школьных пар”. Я был неизменным её партнёром, изображая мальчишек-гимназистов. Вот так-то мне представился счастливый случай наблюдать, как буквально на моих глазах изо дня в день росло дарование будущей великой артистки. Пьески эти повторялись очень часто, но Вера Фёдоровна каждый раз была другой. Сценка, шедшая вчера заразительно весело, сегодня неожиданно для меня, её партнёра, принимала другой оттенок. Услышу новую интонацию, взгляну на выражение её чудных глаз, как-то сразу пойму, поддержу её настроение, и сценка вдруг получает другую, чем вчера, окраску, и вся пьеска стала другою, и проходит с ещё большим успехом.