– Например, зависимость. Глупость. Слабость, – медленно чеканит Стелла. – Холод и другие внешние факторы легко регулируются сменой окружающей среды. А вот от себя не убежишь. Никогда и никуда.

– Презираешь слабых? – неожиданно для самого себя догадываюсь я.

– Всей душей, – признается она, вонзаясь зубами в пломбир. – Все беды в этом мире из-за дураков и слабаков.

На первый взгляд, ее слова кажутся в высшей степени циничными, но я не оставляю попыток докопаться до сути:

– А как же сочувствие? Сострадание? Ведь нас всегда учили, что надо помогать слабым… Разве нет? Ведь каждый может оказаться в беде…

– Что ты знаешь о слабости, Егор? – Стелла неожиданно подается вперед лицом и загадочно понижает голос. – Твои родители погибли меньше месяца назад, и ты держишься. Даже виду не подаешь, что тебе больно. А я знаю, тебе чертовски больно, ведь сама через это прошла. Но ты не ищешь жалости, не пытаешься сыграть в жертву. А кто-то, наоборот, спекулирует этим. Всю жизнь прикрывается своей долбанной слабостью как щитом. А знаешь, что под этим щитом, Егор? Там пустота. Ты можешь сколько угодно сочувствовать бедной обиженке, но, когда сочувствие понадобится тебе, она трусливо подожмет хвост и свалит. Потому что такие люди умеют жалеть только себя.

Несколько секунд мы со Стеллой молча глядим друг на друга. Она – остро и цепко, я – потрясено и ошарашено.

– Кто? Мама или папа? – сглотнув, хрипло уточняю я.

– Папа. Почти пять лет назад, – откидываясь на спинку скамейки, говорит она.

– Мне жаль…

– Ничего. Я смирилась и живу дальше, – отмахивается Стелла.

Кажется, она никогда не примет жалости в свой адрес.

– Дай мороженое попробовать, – прошу я, придвигаясь поближе. – Ты мне тут такую философию задвинула, что реально захотелось замерзнуть.

– На, – она с улыбкой подставляет мне вафельный стаканчик для укуса. – Только много не ешь – я сама голодная.

– Так пошли в кафе? Угощу чем-нибудь более сытным, – предлагаю я. – У вас тут есть… Эм… Приличные места?

– А говорил, что не сноб, – издевается Стелла.

– В смысле? Я не сноб! – наигранно возмущаюсь. – Просто не хочу, чтобы мне в супе попался таракан.

– Как же ты тогда питаешься в нашей столовке? – удивляется она. – Там ведь тараканы – неотъемлемая часть блюда.

– Ты сейчас серьезно? – напрягаюсь я.

– Да расслабься, – девчонка игриво ударяет меня кулаком по плечу. – В Азии насекомые за деликатес считаются.

– Но мы не в Азии…

– Пошли в Фиолет, – Стелла встает со скамейки и одергивает слегка задравшуюся юбку. – Там большой выбор салатов и вкусная уха. Не Москва, конечно, но, думаю, тебе понравится.

– А если нет? – поднимаюсь на ноги следом.

– С тобой буду я. Поэтому тебе понравится в любом случае, – с абсолютной уверенностью произносит она.

И я почему-то ей верю.

Стелла

– Ну пока? – останавливаюсь напротив Егора и немного задираю голову, чтобы лучше видеть его лицо.

В кафе мы посидели довольно мило: поели, попили, он заплатил. Все по плану и без осечек. Мне, кстати, даже наивной дурочкой прикидываться не пришлось – мы с ним и без того неплохо поладили. В плане ума и социального интеллекта Янковский превзошел все мои ожидания. Хороший он парень. Толковый.

– А… Где твой дом? – Егор растерянно крутит головой по сторонам.

– Тут, неподалеку, – делаю неопределенный взмах рукой. – Мне просто еще в продуктовый надо зайти. Поэтому не буду тебя задерживать.

Я соврала. На самом деле в магазин мне не нужно. Да и денег на покупки у меня нет. В кошельке лежат последние две сотни, на которые мне предстоит жить черт знает сколько времени. Материну зарплату уже в который раз задерживают, а скромную получку Игоря они пропивают в первую же неделю. Поэтому, сами понимаете, тут не до шика. Берегу деньги на всякий пожарный.

А Янковскому солгала по вполне очевидной причине: не хочу, чтобы он видел убожество, именуемое моим домом. Хотя слово дом не совсем подходит. Скорее, это сарай. Прогнивший сарай с холодными полами и протекающей крышей. К сожалению, после смерти папы денег у нас стало в обрез и на что-то более уютное просто не хватило. Бесконечные судебные тяжбы и выплаты отцовских долгов сделали нас практически нищими, поэтому на тот момент мы радовались хоть какому-то пристанищу.

Помнится, тогда мать оптимистично заверяла, что все это временно. Что мы выправим свое финансовое положение и заживем, как раньше. Счастливо и в достатке.

Вот только на деле оказалось, что нет ничего более постоянного, чем временное. Приличную работу мать так и не нашла. Никто не хотел брать ее на должность бухгалтера после пятнадцатилетнего перерыва, ведь, будучи замужем, она ни дня не работала. В итоге родительница устроилась на завод, где встретила этого мудозвона Игоря, бывшего мента и конченного неудачника.

Поначалу Игорь корчил из себя путевого ухажера: таскал маме веники безвкусных цветов и фальшиво передо мной заискивал. Но потом, когда этот упырь беспардонно въехал в наше из без того тесное жилье, выяснилось, что он обыкновенный пьяница и домашний тиран, склонный к агрессии и дебошу.

Если честно, я возненавидела Игоря сразу, как только увидела. Меня не провели ни его обманчиво добренькие улыбочки, ни хвастливые байки о том, каким доблестным майором он был, ни обещания свозить нас с мамой на море следующим летом. Как вы, наверное, уже догадались, «следующего лета» мы ждем до сих пор. И, видимо, никогда уже не дождемся.

Но больше всего я проклинаю Игоря за то, что он украл мою маму. Превратил ее в совершенно другого, незнакомого мне человека. Человека, на которого я каждый день смотрю со смесью тоски и презрения. За каких-то несколько лет цветущая и красивая женщина стала дерганой алкоголичкой, прячущей за пазухой очередную бутылку беленькой.

Я знаю, больно терять близких людей, когда они умирают. Но могу с уверенность сказать, что терять их при жизни – гораздо больнее.

– Ладно, – кивает Егор. – Тогда я пошел?

– До встречи, – слегка закусываю нижнюю губу и едва уловимо подаюсь вперед корпусом.

Обычно парни на ходу считывают этот сигнал, однако Янковский почему-то не спешит меня целовать. Может, не уверен, что отвечу взаимностью, а может, просто не хочет торопиться. Но лично мне причины его бездействия безразличны. Главное, что этого хочу я. Остальное – лишь маловажные мелочи.

Встаю на носочки и, аккуратно положив ладони поверх его плеч, приникаю к парню губами. Они у него сухие и теплые, словно прогретая на солнце сентябрьская листва. С задержкой буквально в несколько секунд Егор выдает ответную реакцию: обхватывает мою талию и притягивает меня к себе.

Конечно, наш поцелуй не похож на морскую пучину, затягивающую на самое дно и лишающую рассудка. И на всплески бурлящей лавы тоже не похож. Он спокойный, размеренный, но от этого не менее приятный. Возбуждение не вспыхивает яркой искрой, а медленно растекается по венам согревающим теплом, которого мне так не хватало.

Пошире открываю рот, позволяя языку Янковского нырнуть чуть глубже, и упираюсь взглядом в его прикрытые веки. Сама я практически никогда не закрываю глаз во время поцелуя, потому что не хочу растворяться в нем. Не хочу терять контроль и становиться уязвимой. Кто бы что ни говорил, а трезвые мозги нужны не только в делах, но и в любви.

– А я думал, ты блефуешь, – прижавшись ко мне лбом, выдыхает Егор.

– В смысле? – ловлю его слегка расфокусированный взор.

– Ну в смысле прикидываешься, что я тебе нравлюсь, – внезапно выдает он. – Просто, если честно, ты не очень похожа на человека, которому интересна вся эта романтическая хрень…

– Романтическая хрень мне и правда неинтересна, – ухмыляюсь. – А вот ты – очень даже.

– Не девушка, а ходячий срыв шаблона, – Янковский проводит рукой по моим растрепавшимся на ветру волосам, приглаживая их.