Лицо Аси перекошено от боли, а теплые зеленые глаза полны слез. Она елозит коленями по грязной плитке, тщетно пытаясь уловить равновесие, в то время как Стелла, возвышающаяся над ней, тягает ее за волосы туда-сюда. Мутузит, будто провинившуюся шавку, вынуждая Асю сдавленно всхлипывать и скулить.

Ярость, клокочущая где-то на дне, вспыхивает мгновенно, застилая взгляд красной пеленой. По натуре я совсем не герой и сам творил много чего такого, что вызывало осуждение приличного общества… Но вот слабых никогда не травил. Потому что это, по-моему, зашквар. Зачаточная форма фашизма, понимаете?

– Отпусти ее! – рявкаю я, подлетая к Стелле.

Была бы она пацаном – вломил бы, не задумываясь. Но баб бить нельзя, какими бы оторвами они не были. Этот урок я усвоил еще в третьем классе, когда жирная Настя Артюхина поставила мне знатный фингал под глазом, а по итогу виноватым оказался все равно я. Потому что она, мать вашу, девочка.

Я приближаюсь к Стелле почти вплотную, стремясь своим напором задавить ее враждебный настрой, погасить безумство, плещущееся в ее глазах, укротить безудержную энергию ненависти. Но девчонка не отступает, не повинуется, не боится. И, что самое ужасное, не отпускает Асю. А если я начну выдирать домовенка из пальцев Стеллы, то лишу ее половины волос, которые и так не блещут густотой.

– Отпусти, сказал, – повторяю я, вкладывая в свой голос как можно больше угрожающей убедительности.

– А то что? Ударишь меня? – ведьма растягивает губы в наглющей улыбке и подается лицом вперед.

Так близко, что я чувствую ее мятное дыхание, перемешанное с ароматами ванили, источаемыми ее кожей. Она пахнет восхитительно, и что-то животное помимо воли начинает шевелиться у меня в паху. Я ощущаю испепеляющий жар, там, где не должен. И смотрю туда, куда не следует, – на ее приоткрытые розовые губы, в которые так и хочется впиться зубами…

Да, в эту секунду Стелла мне противна, я почти ненавижу ее… Но в то же время зверски хочу. До помутнения рассудка, до странного дребезжания в груди. Она как отрава, проникающая в кровь. Отупляет, сбивает ориентиры, безжалостно сушит мозг.

Умом понимаю, что должен наорать на нее, оттолкнуть, сделать все, чтобы освободить бедную Аську, но вместо этого я просто стою и тону в бездонном омуте холодных голубых глаз. Стелла парализует мою волю, наматывает мои нервы на катушку своих флюидов и упивается этой властью с поистине садистским наслаждением.

Дрянь! Чертовски красивая дрянь!

– Я настучу кураторше, – кое-как собравшись с мыслями, отвечаю я. – Поверь, никто из преподов не станет смотреть на буллинг сквозь пальцы. Сейчас это жестко карается.

Я знаю, о чем говорю. И Стелла знает. Беспредел можно творить с молчаливого согласия сверстников, но взрослые не будут молчать. Особенно, если раскрыть им глаза на происходящее.

– Настучишь? – тон девчонки полон презрения. – Фу, как это мерзко.

Я понимаю, к чему она клонит. Стукачество не уважают. Нигде. Без понятия, почему, но в подростковой среде лучше быть подонком, чем крысой. Стукачей гнобят. Их презирают и бойкотируют. С ними не хотят общаться.

Я знаю это не понаслышке, потому что сам много раз отравлял жизнь стукачам. И рожи чистил, и морально унижал. Должно быть, именно поэтому я понимаю, что для любого беспредельщика стукачество – самый эффективный сдерживающий фактор. Вряд ли, конечно, кто-то открыто в этом признается, но страх быть разоблаченным реально отрезвляет. Даже самых отмороженных из нас.

– Руки убери! Сейчас же! – цежу я, боковым зрением замечая, как Ася цепляется за ладони Стеллы, пытаясь разжать ее мертвую хватку.

– Да пожалуйста! Держи свою ущербную!

С этими словами Кац толкает Романову головой вперед, так что та почти вписывается лицом в стоящий неподалеку умывальник. Если бы не вовремя вытянутые руки и моя поддержка, Асина кровь была бы повсюду: и на раковине, и на кафеле, и на зеркале.

– Сука! – гневно выплевываю я, аккуратно ставя на ноги заплаканного домовенка.

В ответ на мое оскорбление Стелла лишь самодовольно ухмыляется, а затем обращается к своим подружкам-шестеркам, безмолвно выстроившимся вдоль стены:

– Пошлите, девочки. Пусть наш рыцарь спокойно подотрет сопли своей трусливой принцессе!

Глеб

– Ну как ты, домовенок? – участливо интересуюсь я, скашивая глаза на Асю.

На занятие мы, понятное дело, не пошли. Не до этого было. Просто взяли куртки и поднялись на крышу, чтобы хоть немного прийти в себя после произошедшего. Я-то в принципе и так в порядке, но вот Романовой точно нужно перевести дух. А то она вон, до сих пор успокоиться не может.

– Но-нормально, – всхлипывает девчонка, подтирая покрасневший нос. – Спасибо тебе, Глеб.

Сотню раз уже отблагодарила. Сейчас вот сто первый пошел. Все-таки Ася слишком милая. Даже чересчур. Наверное, из-за этого ее все и шпыняют. Людей без брони всегда легко уколоть, а окружающие этим бессовестно пользуются.

– Да не реви ты, не реви, – обхватываю ее за плечи и притягиваю к себе.

Я, конечно, далеко не профи в борьбе с женскими слезами, но интуиция мне подсказывает, что Романовой нужно немного человеческого тепла. В эту секунду она похожа на продрогшего воробушка. Так и хочется взять за пазуху и отогреть.

– Мне просто жаль, что ты узнал об этом… Вот так…

Испустив горестный вздох, она вновь принимается теребить свои волосы, которые за сегодняшний день и так достаточно натерпелись. Видимо, у нее это как-то рефлекторно выходит. Руки сами тянутся к пострадавшему месту.

– Хватит, Ась, – ловлю ее ладони и опускаю их вниз. – Оставь в покое волосы.

– Да я пытаюсь их уложить…

– Не уложишь ты их. Все равно будут торчать, – усмехаюсь я. – И вообще, Ась… Ты только не обижайся, ладно? Парикмахера тебя надо сменить. Это так, чисто дружеский совет. А то обкромсали тебя как-то прям ну совсем хреново… Так что тут не в укладке дело, понимаешь? Если хорошо постричь, волосы сами лежать будут. Ну, мне так кажется.

Пока я говорю, домовенок внимательно глядит на меня, а затем ее ясные глазки вновь наполняются соленой влагой. Она дрожит на длинных ресницах, грозя вот-вот скатиться по румяным щекам.

Твою ж мать! Глебас, ты дебил! Какого черта тебе сейчас понадобилось критиковать ее прическу?! Девчонка и так в раздрае, собрать себя по кусочкам не может, а ты ей «смени парикмахера»! Ни ума, ни такта! Конченный ушлепок!

– Ась, ну ты чего? Обиделась? – принимаюсь виновато ерзать на месте, ловя ее ускользающий взор. – Ну прости меня дурака. Я че-то, не подумав, ляпнул…

– Да нет, все нормально, ты прав. Прическа у меня действительно дурацкая, – шмыгает Романова, силясь улыбнуться. – Только парикмахер тут не при чем…

– А кто причем? – удивляюсь я. – Только не говори, что ты сама стриглась…

– Не сама, конечно, – удрученно понурит голову.

– Ну а как же…

Начинаю говорить, однако тут же осекаюсь. Потому что ужасная догадка яркой вспышкой озаряет сознание и с каждой новой секундой все сильнее укрепляется в нем.

Да елки-палки! Стелла что, совсем с головой поссорилась?! Одно дело – потаскать кого-то за волосы, и совсем другое – отрезать их! Косы-то на место не пришьешь!

– Это она, да? – мрачно озвучиваю свое предположение.

Поджав губы, Ася коротко кивает, а я перевожу ошарашенный взгляд на город, распростертый под нами. Ну дела! Даже не знаю, как реагировать на подобные новости. Кажется, свой запас негодования на сегодня я уже израсходовал, а других эмоций по этому поводу у меня просто нет… В голове лишь сумятица, непонимание и… Какая-то звенящая пустота.

Я хоть и нахожусь в режиме экономии сигарет, но в текущих обстоятельствах грех не закурить. По-другому привести мысли в порядок, судя по всему, не получится. А то так и буду пялиться в одну точку, ни черта не соображая.

– И давно это случилось? – спрашиваю Асю, выпуская в воздух колечко дыма.