— На этот раз выбирай потщательней, эль-до. А то точно не довезешь свою задницу до невесты.

— Ох, молчи, — Эристор даже испугался. — Не смей даже упоминать при ней об этом.

— Что, она так ревнива?

— Про то не знаю, но вот мстительна точно.

— Боишься? — Питер даже вытаращил глаза.

— Не за себя. За нее. Тир не успокоится, пока не выпустит кишки Бошшаэтдину, если узнает… Она способна и в страну Небесного полоза за ним пуститься, тем более что у нее-то корабль всегда под рукой. А это может быть опасно для голубки…

— Ну и дела, — качая головой, рассуждал Питер, когда дверь за Эристором уже закрылась. — Лесной эльф, глава цельного знатного Дома, даже имеющий вассалов, по всему свету таскается за какой-то злющей бабой из снежных, чтобы жениться на ней! Мне бы его проблемы!

Потом подумал и добавил уже про себя: «Стоит дождаться его хотя бы для того, чтобы взглянуть на эту самую Тир».

Однако поиски попутного каравана или проводника затянулись — Эристор опять опоздал. Все заинтересованные в этом были уже в пути. На него смотрели как на безумца и лишь качали головами, когда он раз за разом спрашивал о своем деле.

Эристор уже купил себе теплую меховую одежду и стал всерьез подумывать пуститься в путь в одиночку, несмотря на все уговоры Эльвиреля и Питера, когда однажды вечером к ним пришел хозяин большого дома — по сути дела, постоялого двора, в котором они жили. За ним тихонько проскользнул старый-престарый ветт. Вместе со стариком порог комнаты переступил огромный серебристо-серый волк с пронзительными ярко-голубыми глазами.

— Я слышал, ты ищешь проводника, чтобы идти на север? — спросил хозяин постоялого двора.

— Да, — Эристор кивнул, изучая крохотного узкоглазого старика, закутанного в традиционную меховую парку с откинутым на плечи капюшоном.

— Вот этот, — здоровяк северный пренебрежительно ткнул пальцем в ветта, и волк при этом молча оскалил острые белые зубы. — Вот этот идет к себе в селение и готов указать дорогу тебе, при условии, что ты сначала проводишь его. Он стар, хочет умирать, но боится, что смерть настигнет его в пути, а не дома.

— Я согласен, — быстро произнес Эристор, переводя глаза на старого ветта и выразительно кивая.

— Великий лес, — пробормотал за его спиной Эльвирель.

А Питер, пожимая плечами, добавил:

— Зато он точно твоей задницей интересоваться не будет. Ему бы свою куда надо дотащить.

Так случилось, что уже на следующее утро Эристор покинул Хандерин, следуя за старым веттом и его псом.

Едва они миновали обжитые места, идти стало очень тяжело. Наст, легко выдерживавший миниатюрного ветта, проваливался под весом эльфа. Пришлось под руководством старика, что-то бормотавшего на своем гортанном лопочуще-быстром языке, мастерить снегоступы. Тогда начались новые мучения. Пока Эристор научился ходить на них, он извелся так, что в полный голос проклинал все на свете. Но ни разу у него не возникло мысли повернуть назад. Отступить.

Ветт оказался прекрасным охотником, поэтому сложностей с едой они не испытывали. Вечерами Эристор дремал у костра, щурясь через огонь на сидевшего по другую сторону старика, который, казалось, никогда не спал, потому что просыпаясь он снова видел его на том же месте, в той же позе, и волк по-прежнему лежал у его ног. А еще ветт пел. Дрожащая, непонятная уму и сердцу лесного эльфа песня летела к звездным небесам, иногда волк начинал подпевать своему хозяину, задирая лобастую голову. И Эристор гадал, что звучит более дико и первобытно — вой волка или песня ветта.

Через месяц пути все, что произошло на галере шейха, сам Бошшаэтдин, его юный любовник и та ночь, неразрывно связанная в сознании Эристора с адской жарой бани, отошли, стерлись, отодвинутые простотой и безыскусностью жизни в пути и суровостью северной зимы. Тогда Эристору начинало казаться, что очищение, о котором он просил Духа лесов, было даровано ему, но уже на следующую ночь ему снились тяжелые маятные сны, исполненные похоти и запретных забав. Слишком богатое воображение подводило своего хозяина. Он просыпался с бешено бьющимся сердцем, убежденный, что теплое тело, прижавшееся к его боку — это вновь маленький сладострастный наг. Но в неверном призрачно-размытом свете морозного утра видел рядом с собой лишь волка, а напротив замершего отрешенно старого ветта.

Старик заметно ослабел, и к вечеру уставал так, что добросердечный Эристор подставлял ему спину и тащил на себе, пока не выбивался из сил сам. Обоих гнали вперед мощные чувства, почти инстинкты. Один шел за смертью, другой за любовью, с которой связывал саму жизнь. Эристор уже давно сбился со счета, не представляя не то что какое нынче число, но даже месяц. Теперь имело смысл только то, что сейчас зима, а после наступит весна, ее же в свою очередь сменит лето, чтобы утонуть в объятиях осени, которой раз за разом суждено умирать, сраженной морозами, и быть похороненной под толщей белоснежных снегов.

Особо тяжело было из-за полярной ночи. Солнце перестало подниматься над горизонтом, лишь едва подсвечивая из-за его размытой линии мутное серое небо. Казалось бы — чего такого? Но вездесущая серость, похоже, обладала способностью забираться в саму душу, выпивая из нее радость. В такие дни Эристор думал, что путь его бесконечен, как эта ночь, что теперь до скончания века он так и будет идти следом за серебристо-серым волком, неся на себе умирающего старика ветта. Подгоняемый пронизывающим ветром и влекомый далеким образом прекрасной светловолосой женщины.

Эристор испытал что-то вроде шока, когда снежная равнина, которой они шли весь этот день, внезапно кончилась, оборвавшись у седого северного моря… Еще через два дня они, наконец, достигли селения веттов. А уже к вечеру Эристора позвали в его ярангу. Старик лежал, бережно укрытый меховым одеялом, рядом собралась вся его семья, к которой он и стремился, желая повидать перед смертью. Эристор присел рядом с постелью. Некоторое время старый ветт смотрел ему в лицо узкими глазами, в которых уже отражалась вечность. Потом негромко окликнул волка. За все время пути Эристору так и не удалось разобрать его кличку. Зверь приблизился и невозмутимо-отстраненно остановился рядом, всем своим видом говоря: «Я по-прежнему независим».

Старик погладил его лобастую голову, а потом, взяв руку Эристора, положил ее волку на холку. Зверь оскалился, но стерпел. Ветт отстранился, кивнул и что-то долго говорил, обращаясь не к эльфу, а к зверю. Волк все еще скалился, прижимая уши и искоса поглядывая на крупное двуногое существо, чья тяжелая рука покоилась на его спине. Эристор мог лишь догадываться о том, что происходило между хозяином и псом, но когда на следующее утро, узнав о смерти старого ветта, он собрался в путь, волк пошел вместе с ним…

Дальнейшая дорога, которую Эристор считал самой легкой частью своего пути — что там, знай, иди вдоль моря — едва не стала для него смертельной. Вещи, бывшие для старого ветта простыми и естественными, теперь стали проблемой — разжечь костер, да и просто найти для него сухие, годные для растопки дрова удавалось с трудом, добыть пропитание — еще большая сложность. Раньше Эристору казалось, что редкие, низкорослые леса Белого архипелага просто кишат зверьем, а теперь они опустели, словно заколдованные. Так что теперь частенько приходилось совсем туго.

А потом волк просто начал исчезать, возвращаясь к вечеру сыто облизываясь и щуря глаза на огонь. Когда же в один из дней он притащил новому бестолковому хозяину половинку тушки зайца, Эристор едва не расплакался от бессилия и стыда. Пока он жарил и с жадностью ел принесенное зверем мясо, тот не сводил с него презрительно-высокомерного взгляда.

***

Эристор вздрогнул, будто просыпаясь, и, с трудом вернувшись к действительности, осознал, что все еще сидит в теплой ванне Тир. Дошел! Не замерз! Не умер с голоду! Добрался… И вот она. Рядом. Такая родная, любимая, с его еще не рожденным ребенком под сердцем, а у ее ног волк…