Фритигерн умер в 380 г. Однако римляне напрасно радовались смерти опасного врага, его преемник — Аларих — доставит гораздо больше неприятностей Вечному городу. Некоторое время вестготы считались союзниками римлян, но после очередной размолвки (в 395 г.) союз был расторгнут. Алариха соплеменники провозгласили королем.

Вестготы атаковали восточную римскую столицу — Константинополь, но мощные укрепления устояли перед готской яростью. Тогда Аларих перебрался в Грецию и подверг ее ужасному разграблению; Афины не были взяты только потому, что откупились громадной денежной суммой. Поздней осенью 401 г. бесчисленная орда вестготов вместе с семьями и союзниками перевалила через Альпы и достигла Северной Италии. С тех пор страх перед Аларихом будет жить с римлянами до самой смерти могущественного готского короля.

Несколько лет король вестготов требовал от римлян золота, хлеба, территорий для поселения… Римляне из последних сил старались обеспечить врагов всем необходимым, но пришло то время, когда аппетиты варваров превзошли возможности казны императора. Разгневанный Аларих приблизился к Равенне, но в это время на помощь императору Гонорию подошли верные ему отряды германцев. Взять хорошо защищенный город не представлялось возможным. И Аларих устремился на юг.

Двадцатилетний Лев смотрел, как по родной Тоскане мимо его дома течет бесконечная вереница вестготов — с войсками союзников, с жёнами и детьми — в кибитках, на простых телегах и пешком. Попутно эта змея всасывала в себя все, что было съестного, — на несколько миль, слева и справа, по ходу движения. Иногда вдоль дороги вспыхивали огни, поглощая дома, которые показались готам не слишком гостеприимными. Гости оставили свой след совсем близко от жилища Квинтиана: неожиданно соседский амбар объяло пламя. На тот момент хранилище зерна пустовало, видимо, эта пустота и привела в ярость голодных вестготов.

Лев вместе со всеми бросился тушить пожар. Занятие это оказалось бесполезным, так как стены иссушенной летним солнцем постройки были охвачены огнем полностью, прежде чем на них начали лить воду и бросать груды земли. Усилие римлян вызывали только насмешки варваров, шедших мимо. Люди оставили бесполезное занятие и взялись поливать стены стоявшего поблизости дома, на который летели искры.

Огонь пробил себе дорогу сквозь крышу амбара и мощным потоком рванулся к небу. Льву показалось, что пламя желает ему что-то сказать. Оно притягивало взгляд юноши и не отпускало. Рядом шли враги, соседи без конца поливали дом, засыпаемый искрами, а он не отрываясь, словно завороженный, смотрел на огонь. Бесформенные языки на некоторое время сложились в живую картину. Казалось, в сторону Льва шел огненный человек; густые волосы на его голове развевал ветер, продолговатое лицо внизу завершалось пышной бородой, в правой руке человек сжимал ключ. В следующий миг человек вытянул левую руку в ту сторону, куда уходили толпы вестготов, и превратился в обычное пламя, которое пошло на убыль.

Сердце Льва тревожно забилось, когда он подумал, что город, в котором нашел последнее пристанище апостол Петр, может не устоять перед этой бесчисленной ордой. Юноша отправился к отцу с просьбой:

— Отец, я должен идти в Рим.

— Зачем? Разве ты не видишь, туда идут толпы врагов? — с тревогой промолвил Квинтиан.

— Во время пожара снова возникло видение. Святой Петр желал видеть меня в своем храме. — Юноша рассказал о картине, изображенной пламенем. — Разве могу я не подчиниться ученику Христа?

— Ты встретил свое двадцатое лето, и я не вправе запретить опаснейшее путешествие. Коль Петру угодно видеть тебя в Риме, то я надеюсь, добрый апостол позаботится о моем любимом сыне.

И юноша отправился в путь. Он шел скорым шагом, не тратя много времени на сон. Лев старался обогнать вестготов, движущихся к той же, что и он, цели. Пешие колонны врагов остались позади, но конница их уже хозяйничала под стенами Рима. Когда Лев приблизился к базилике Апостола Петра, то стал свидетелем удивительной картины. Его прежний знакомец — монах Целестин — стоял в дверях храма с огромным деревянным крестом. Лев видел в храме кресты, украшенные золотом, серебром и дорогими каменьями, этот же не имел никаких украшений — видимо, Целестин специально выбрал его, чтобы не соблазнять алчных до трофеев варваров. Монах загораживал вход в храм, не позволяя готам войти в него. Некоторое время это ему удавалось, но толпа врагов перед ним постоянно увеличивалась, а с возраставшим количеством увеличивалась и смелость готов.

Юноша приблизился к Целестину, поклонился и поцеловал крест.

— В трудные времена довелось нам встретиться, Лев, но я рад тебя видеть. — Монах узнал тосканца сразу же, как только коснулся его взглядом.

— Апостол Петр позвал меня.

— Я знал, что твоя судьба будет связана с нашим небесным покровителем, — произнес монах и вдруг непроизвольно качнулся, словно засыпая стоя.

Спустя миг Целестин принял обычное положение и сильнее сжал в руках крест.

— Тебе нехорошо, Целестин? — спросил встревоженный Лев, понявший, что монах стоит у входа в храм много часов и, по всей видимости, смертельно устал. — Я могу тебя сменить.

— Нет, юноша, твое время не настало.

В это время из боковых дверей храма вышла пожилая монахиня с красивой вазой в руках. Один из варваров преградил ей путь и, не отводя глаз от дорогого сосуда, произнес:

— Эта чаша станет достойным украшением стола нашего короля, она великолепно подходит к росту, красоте и телосложению повелителя готов.

— Ваза принадлежит храму Апостола Петра, возьми ее, если смеешь, я не смею дать ее врагу, — твердым голосом ответила женщина. Немигающим взглядом смотрела на воина и терпеливо ждала, когда тот освободит ей путь.

Мужественный воин, напротив, растерялся и не знал, что далее предпринять: забрать ли вазу или оставить сосуд упрямой женщине. К толпе подъехал молодой, прекрасно сложенный, широкоплечий мужчина на великолепном белом скакуне. Готы, первыми заприметившие своего короля, предупреждали товарищей радостными возгласами: "Аларих! Аларих!", а вместе с тем невольно представили его римлянам. Варвары наперебой принялись оказывать своему повелителю знаки почтения. А тот заинтересовался спором между воином и монашкой. Гот пояснил, что хотел подарить эту чашу королю, но женщина отказывается ее дать, утверждая, что посудина принадлежит апостолу Петру.

Король задумался ровно на столько мгновений, сколько ему понадобилось, чтобы понять, что чаша является имуществом храма.

— Не смейте брать то, что принадлежит святилищу святого Петра! — обратился Аларих к своим воинам. — Мы сражаемся с римлянами, а не с апостолами!

Аларих спешился, приблизился к Целестину и спросил:

— Почему ты закрыл вход в церковь? Мои воины тоже веруют во Христа и почитают апостола Петра. Возможно, кто-то желает войти в храм для молитвы, многие жаждут поклониться мощам святого.

— Нельзя входить в дом Господа с оружием. Нет места мечу, где любовь и добро, — сурово промолвил Целестин.

— Если все дело в том, готы могут положить оружие на время.

— Лучше бы навсегда… Тогда бы в храме хватило места всем, — проронил Целестин.

Аларих подошел к монаху, из-за его плеча глянул внутрь базилики: все ее пространство было заполнено народом. Даже если б готы пожелали совершить искреннюю молитву, это было бы сделать весьма непросто.

— Не только жители Рима, но и люди со всех окрестных селений ищут в храмах спасения от вашей свирепости, — пояснил Целестин.

Аларих повернулся к готам и обратился с короткой речью:

— Не трогайте людей в храмах ни мечом, ни словом — они под защитой Бога! Ничего не отнимайте и не требуйте у служителей Христа! Верните то, что у них взяли. — И чтоб не слишком огорчать соплеменников запретами, король более сильным голосом произнес: — В этом городе достаточно добычи для всех. Вперед на Рим!

— На Рим! На Рим! — восторженно заорали готы и начали освобождать от своего присутствия внутренний двор базилики.