Жильбер знал, что уже не за горами тот день, когда должны были осуществиться все его надежды. Он принял меры предосторожности, необходимые для успеха труднейшего предприятия. Вот какой он составил план действий.

Два луидора пригодились ему на то, чтобы нанять в пригороде Сен-Дени кабриолет, запряженный парой. Эта карета должна была постоянно быть наготове.

Кроме того, Жильбер испросил четырехдневный отпуск и воспользовался им, чтобы исследовать окрестности Парижа. Он отправился в небольшой городишко в округе Суасон, расположенный в восемнадцати милях от Парижа и окруженный бескрайними лесами.

Городишко назывался Виллер-Котре. Прибыв на место, Жильбер отправился прямехонько к единственному в этих местах нотариусу мэтру Нике.

Жильбер представился нотариусу сыном управляющего знатного сеньора. Желая облагодетельствовать новорожденного одной из своих крестьянок, знатный сеньор поручил Жильберу подыскать для ребенка кормилицу.

По всей вероятности, щедрость знатного сеньора не ограничится платой за кормилицу, и он захочет передать на хранение мэтру Нике некоторую сумму для ребенка.

Мэтр Нике, отец трех симпатичных мальчуганов, сообщил, что в крохотной деревушке Арамон, в миле от Виллер-Котре, дочь кормилицы всех трех его сыновей, сочетавшаяся законным браком в его конторе, продолжает дело своей матери.

Славную эту женщину звали Мадлен Питу. У нее был четырехлетний сын, обладавший по всем признакам отменным здоровьем. Она только что разрешилась вторым ребенком, и, следовательно, была к услугам Жильбера с того дня, как он изволит принести или прислать своего младенца.

Сделав необходимые распоряжения, как всегда пунктуальный Жильбер возвратился в Париж за два часа до того, как истекло время его отпуска. Теперь читатель может нас спросить, почему Жильбер отдал предпочтение небольшому городку Виллер-Котре.

Все это, как и многое другое, Жильбер сделал под влиянием Руссо.

Однажды Руссо упомянул о лесах Виллер-Котре как об одних из самых богатых разнообразными растениями, а в этих лесах, сказал он, спрятаны надежно, словно гнезда в густой листве, деревеньки; он назвал три или четыре.

Итак, ребенка Жильбера просто невозможно было отыскать в одной из этих глухих деревушек.

Арамон поразил воображение Руссо своей заброшенностью. Недаром Руссо-мизантроп, Руссо-нелюдим, Руссо-отшельник неустанно повторял:

«Арамон – это край света; Арамон – это настоящая пустыня: там можно, подобно птице, прожить на ветке и умереть под листком».

Жильбер жадно ловил все подробности в рассказах философа, когда тот, описывая деревушку, с жаром говорил обо всем подряд, начиная от кормящей грудью молодой матери вплоть до мелодичного блеяния козочки; от аппетитного аромата деревенского капустного супа до дикой шелковицы и лилового вереска.

«Я направлюсь туда, – сказал себе Жильбер. – Мой ребенок вырастет под сенью дерев, которым учитель изливал свои мечты и сожаления».

Для Жильбера любая фантазия превращалась в неукоснительное правило, в особенности если эта фантазия выглядела как нравственная необходимость.

Вот почему он так обрадовался, когда мэтр Нике, словно угадывая его желания, указал ему на Арамон как на подходящую для его целей деревушку.

Вернувшись в Париж, Жильбер занялся кабриолетом. Кабриолет был не очень красивый, но надежный – это было все, что нужно. Лошади были выносливые першероны, а кучер – настоящий увалень; но самое главное для Жильбера – приехать в Арамон и не вызвать ничьих подозрений.

Его басня, кстати сказать, не внушила мэтру Нике недоверия. Жильбер в новом костюме вполне был похож на сына управляющего из хорошего дома или переодетого камердинера герцога и пэра.

Его откровенность не вызвала подозрений и у возницы. Это были такие времена, когда благородный господин мог разоткровенничаться, словно простолюдин; тогда деньги принимали с благодарностью, не задавая лишних вопросов.

Кстати сказать, два луидора по тем временам стоили четырех нынешних, а в наши дни четыре луидора не так уж легко заработать.

Итак, кучер согласился, с тем, однако, условием, что Жильбер предупредит его за два часа до отправления. Это предприятие привлекало юношу с разных сторон: и как поэта, и как философа; оно представлялось ему делом благородным. Отнять дитя у жестокой матери значило посеять стыд и смятение в лагере врагов. Потом, изменив внешность, войти в хижину к добродетельным, судя по описанию Руссо, крестьянам и выложить вместе с младенцем кругленькую сумму. Бедные люди будут на тебя смотреть как на опекуна, как на лицо значительное: вот чего было более чем достаточно для удовлетворения гордыни и злобы, для любви к будущему ребенку и для ненависти к врагам.

Наконец наступил роковой день. Ему предшествовали десять других дней, которые Жильбер провел в страшной тревоге, ни разу не сомкнув глаз. Несмотря на жестокий мороз, он спал с раскрытым окном. Малейшее движение Андре или Филиппа отзывалось в его ушах, как отзывается колокольчик на движение зажавшей его руки.

Он видел, как в тот день Филипп и Андре беседовали, сидя у камина; он видел, с какой поспешностью служанка отправилась в Версаль, забыв даже запереть ставни. Он побежал предупредить своего кучера, оставался у конюшни все время, пока закладывали лошадей, от нетерпения кусая кулаки и судорожно цепляясь башмаками за булыжник. Наконец возница вскарабкался на одну из лошадей, а Жильбер сел в кабриолет. Вскоре он приказал остановить на углу маленькой безлюдной улочки недалеко от Центрального рынка Потом он возвратился в мансарду, написал письмо, в котором попрощался с Руссо, поблагодарил Терезу, сообщил, что его ожидает небольшое наследство на Юге и что он вернется… Все без более или менее подробных объяснений. Потом он спрятал в карман деньги, засунул длинный нож в рукав и уже совсем собрался съехать по трубе в сад, как вдруг его остановила неожиданная мысль.

Снег!.. Поглощенный в последние три дня своими мыслями, Жильбер не подумал об этом… На снегу будут заметны его следы… Если следы приведут к стене дома Руссо, нет никаких сомнений, что Филипп и Андре произведут расследование, а если исчезновение Жильбера совпадет с похищением, его тайна будет раскрыта.

Необходимо было непременно сделать круг и зайти с улицы Кок-Эрон, потом войти через садовую калитку, от которой у Жильбера уже месяц назад была отмычка; от этой калитки к дому вела протоптанная тропинка и, следовательно, он не оставит следов.

Он не стал терять ни минуты и подошел к калитке в то время, когда фиакр, в котором приехал доктор, еще стоял у главных ворот особняка.

Жильбер осторожно отпер дверь и, никого не заметив, спрятался за углом павильона, со стороны оранжереи.

Какая это была страшная ночь! Он все слышал: стоны, сдавленные рыдания, первый крик своего сына.

Привалившись к холодной каменной стене, он не чувствовал, как густой снег падает ему на голову с почерневшего неба. Его сердце ударяло в рукоятку ножа, который он в отчаянии прижимал к груди. Его смотревшие в одну точку глаза налились кровью и горели в темноте.

Дождавшись, когда доктор выйдет, Филипп обменялся с ним прощальными словами.

Жильбер подошел к ставню, оставляя на снегу следы и по щиколотку проваливаясь в снег. Он увидел, что Андре заснула в своей постели, что Маргарита задремала в кресле. Поискав глазами возле матери ребенка, он так его и не обнаружил.

Он пошел к крыльцу, отворил скрипнувшую и тем напугавшую его дверь и, добравшись до кровати, принадлежавшей когда-то Николь, стал на ощупь искать ребенка и коснулся застывшими на морозе пальцами личика бедного младенца, который запищал от боли; эти его крики и услышала Андре.

Завернув новорожденного в шерстяное одеяло, он унес его, оставив дверь приотворенной, чтобы не повторился ужасный скрип.

Затем он вышел через садовую калитку на улицу, подбежал к кабриолету, вытолкнул из него кучера и застегнул кожаную полсть, а возница взобрался на лошадь.