Это был тот самый час, когда король имел обыкновение навещать ее высочество, переходя через сад из Большого Трианона в Малый.

И вот его величество неожиданно вышел на дорожку.

Он нес в руках золотистый персик, первый в этом сезоне, раздумывая, как настоящий эгоист, не будет ли лучше для счастья Франции, если этот персик съест он, а не принцесса.

Король заметил, с какой поспешностью де Жюсье бросился к Андре, которую король вследствие слабого зрения едва различал и уж во всяком случае не узнал; он услышал приглушенные крики Жильбера, испытывавшего глубочайшее потрясение, – все это заставило его величество ускорить шаг.

– Что случилось? Что случилось? – стал спрашивать Людовик XV, приближаясь к зарослям питомника, от которого его отделяло всего несколько шагов.

– Король! – воскликнул де Жюсье, поддерживая девушку – Король!.. – прошептала Андре, окончательно теряя сознание.

– Да кто же все-таки там? – повторял Людовик XV. – Кто там, женщина? Что с ней?

– Обморок, сир.

– Неужели? – молвил Людовик XV.

– Она без чувств, сир, – прибавил де Жюсье, указав на девушку, неподвижно лежавшую на скамье, куда он только что ее опустил.

Король подошел ближе, узнал Андре и с содроганием вскрикнул:

– Опять она!.. Но это возмутительно! Надо видеть дома, если ты подвержена таким болезням. Неприлично умирать вот так весь день, у всех на глазах!

И Людовик XV вернулся на дорожку, ведшую в Малый Трианон, ругая почем зря бедную Андре, Не зная всей подоплеки, пораженный де Жюсье замер в нерешительности. Обернувшись и увидев в нескольких шагах от себя испуганного и озабоченного Жильбера, он крикнул ему:

– Подойди сюда, Жильбер! Ты сильный, отнесешь мадмуазель де Таверне домой.

– Я? – вздрогнув, пробормотал Жильбер. – Чтобы я ее отнес? Да как я могу дотронуться до нее? Нет, нет, она никогда мне этого не простит, никогда!

И он в ужасе убежал прочь, изо всех сил зовя на помощь.

В нескольких шагах от того места, где Андре лишилась чувств, работали два помощника садовника; они и прибежали на крики Жильбера. По приказанию де Жюсье они понесли Андре в ее комнату, в то время как Жильбер, опустив голову, издалека смотрел на недвижное тело девушки, словно убийца, провожавший свою жертву в последний путь.

Когда процессия подошла к службам, де Жюсье отпустил садовников; Андре раскрыла глаза.

Барон де Таверне вышел из комнаты, заслышав голоса и шум, сопровождающий обыкновенно любой несчастный случай: Таверне увидел дочь, еще нетвердо стоявшую на ногах и пытавшуюся собраться с духом и подняться по ступенькам, опираясь на руку де Жюсье.

Барон подбежал с тем же вопросом, что и король!

– Что случилось? Что случилось?

– Ничего, отец, – тихо отвечала Андре, – мне нехорошо, голова болит.

– Мадмуазель – ваша дочь, сударь? – спросил де Жюсье, поклонившись барону.

– Да.

– Я очень рад, что оставляю ее в надежных руках, но умоляю вас пригласить доктора.

– Все это сущие пустяки!.. – молвила Андре.

– Разумеется, пустяки! – подтвердил Таверне.

– Я от души надеюсь, что это так, – отвечал де Жюсье, – однако, признаться, мадмуазель была очень бледна.

Проводив Андре до двери, де Жюсье откланялся. Отец и дочь остались вдвоем.

Пока Андре не было. Таверне обо всем поразмыслил. Он подал руку стоявшей на пороге Андре, подвел ее к софе, усадил ее и сел сам.

– Простите, отец, – обратилась к нему Андре, – будьте добры отворить окно, я задыхаюсь.

– Я собирался серьезно с тобой поговорить, Андре; а из клетки, которую тебе определили под жилье, отлично слышен малейший вздох. Ну хорошо, я постараюсь говорите тихо.

И он отворил окно, Он возвратился к дочери и, качая головой, снова сел на софу.

– Должен признать, – начал он, – что король, проявивший к нам поначалу немалый интерес, не очень-то любезен, позволяя тебе жить в этой хибаре.

– Отец! В Трианоне не хватает места, – возразила Андре, – вы сами знаете, что в этом большой недостаток дворца, – Что места не хватает кому-нибудь другому, – вкрадчиво зашептал Таверне, – это я еще мог бы допустить, но для тебя, дочь моя!.. Нет, это невозможно!

– Вы слишком высоко меня цените, отец, – с улыбкой заметила Андре. – Как жаль, что не все такого же мнения!

– Все, кто тебя знает, дочь моя, думают, как и я. Андре поклонилась, словно разговаривала с незнакомым человеком: комплименты отца начинали ее беспокоить.

– Ну.., ну а.., король тебя знает, я полагаю? – продолжал Таверне.

С этими словами он устремил на дочь испытующий взгляд.

– Король меня едва узнает, – отвечала Андре, нимало не смутившись, – и я мало что для него значу, насколько я могу судить.

– Ты мало что для него значишь!.. – вскричал он. – Признаться, я ничего не понимаю из того, что ты говоришь! Мало что значишь!.. Ну, мадмуазель, вы слишком низко себя цените!

Андре с удивлением посмотрела на отца.

– Да, да, – продолжал барон, – я уже говорил и еще раз повторяю: вы из скромности готовы позабыть о чувстве собственного достоинства!

– Вы склонны все преувеличивать: король проявил интерес к несчастной нашей семье, это верно; король соблаговолил кое-что для нас сделать; однако у трона его величества так много неудачников, король так Щедр на милости, что немудрено, если он забыл о нас после того, как облагодетельствовал нашу семью.

Таверне пристально посмотрел на дочь, отдавая должное ее сдержанности и непроницаемой скрытности.

– Знаете ли, дорогая Андре, ваш отец готов стать первым вашим просителем и в качестве просителя обращается к вам; надеюсь, вы его не оттолкнете.

Андре взглянула на отца, как бы требуя объяснений.

– Мы все вас просим, похлопочите за нас, сделайте что-нибудь для своей семьи…

– Зачем вы все это мне говорите? Чего вы от меня ждете! – воскликнула Андре, потрясенная смыслом того, что ей сказал отец, а также его тоном.

– Согласны вы или нет попросить что-нибудь для меня и своего брата? Отвечайте!

– Я сделаю все, что вы прикажете, – отвечала Андре, – однако не думаете ли вы, что мы можем показаться слишком жадными? Ведь король и так подарил мне ожерелье, которое стоит, по вашим словам, более ста тысяч ливров. Кроме того, его величество обещал моему брату полк; на нашу долю и так выпала значительная часть королевских милостей.

Таверне громко захохотал.

– Так вы полагаете, что эта цена достаточно высока?

– Я знаю, что ваши заслуги велики, – отвечала Андре.

– Э-э, да кто вам говорит о моих заслугах, черт побери?

– О чем же вы, в таком случае, говорите?

– Уверяю вас, что вы напрасно затеяли со мной эту нелепую игру! Не надо ничего от меня скрывать!

– Да что же я стала бы от вас скрывать. Боже мой? – спросила Андре.

– Я все знаю, дочь моя!

– Вы знаете?

– Все! Повторяю вам: я знаю все.

– Что «все»?

Андре сильно покраснела под столь грубым натиском, особенно невыносимым для того, у кого совесть чиста.

Естественное отцовское чувство уважения к своему ребенку удержало Таверне от дальнейших расспросов.

– Как вам будет угодно, – молвил он, – вы вздумали скромничать. Кажется, вы скрытничаете. Пусть так! Из-за вас отец и брат должны погрязнуть в безвестности и забвении – отлично! Но запомните хорошенько мои слова: если с самого начала не возьмете власть в свои руки, вам никогда уже ее не видать!

И Таверне круто повернулся на каблуках.

– Я вас не понимаю, – заметила Андре.

– Отлично! Зато я понимаю, – отвечал Таверне.

– Этого недостаточно, когда разговаривают двое.

– Что же, я сейчас поясню: употребите всю дипломатию, которой только вы располагаете и которая является главным оружием нашей семье, чтобы при первом же подходящем случае составить счастье вашей семьи, да и свое тоже. При первой же встрече с королем скажите ему, что ваш брат ожидает назначения, а вы чахнете в конуре, где нечем дышать и откуда нет никакого вида. Одним словом, не будьте до такой степени смешны, чтобы изображать либо слишком сильную страсть, либо совершенную незаинтересованность.