– Извольте: я его ненавижу.

– Приговор произнесен, сир. К счастью для этого несчастного, – продолжал Ришелье, – у него есть мощные заступники, могущие защитить его перед вашим величеством.

– Что вы хотите этим сказать?

– Если отец имел несчастье не понравиться королю…

– И очень сильно не понравиться!

– Я и не отрицаю, сир.

– Что же вы хотели сказать?

– Я говорю, что некий ангел с голубыми глазами и светлыми волосами…

– Я вас не понимаю, герцог.

– Да это же и так ясно, сир.

Мне, однако, хотелось бы услышать ваши объяснения.

– Только такой профан, как я, может трепетать при мысли о том, чтобы приподнять краешек вуали, под которой таятся такие прелести!.. Но, повторяю, неужели нельзя простить Таверне во имя той, которая смягчает королевский гнев? О да, мадмуазель Андре, должно быть, сущий ангел!

– Мадмуазель Андре – это маленькое чудовище в физическом отношении, точно такое же, как ее отец – в нравственном! – вскричал король.

– Неужели? – остолбенев, обронил Ришелье. – Так мы, значит, все ошибались, и эта красивая внешность?..

– Никогда не говорите мне больше об этой девице, герцог! Одна мысль о ней вызывает у меня дрожь. Ришелье лицемерно всплеснул руками.

– О Господи! – воскликнул он. – До чего внешность бывает обманчива!.. Если бы ваше величество, первый ценитель королевства, если ваше величество, сама непогрешимость, не сказали бы мне этого.., я бы этому ни за что не поверил… Как, сир, можно до такой степени всех провести?

– Больше того, сударь: она страдает.., ужасной болезнью.., я попал в западню, герцог. Но ради всего святого, ни слова больше о ней, вы меня уморите!

– Боже, Боже! – вскричал Ришелье. – Я ни слова больше о ней не пророню, сир! Чтобы я уморил ваше величество!.. Как это печально! Ну что за семейка! Как не повезло бедному мальчику!

– О ком это вы опять?

– На этот раз я говорю о верном, искренне преданном слуге вашего величества. Вот, сир, настоящий образец служения своему королю, и вы справедливо его оценили. На сей раз, готов поручиться, ваша милость не ошибется.

– О ком все-таки речь, герцог? Говорите скорее, мне некогда!

– Я хочу напомнить вам, сир, – мягко отвечал Ришелье, – о сыне одного и брате другой. Я говорю о Филиппе де Таверне, храбром юноше, которому вы, ваше величество, дали полк.

– Я? Чтоб я кому бы то ни было дал полк?

– Да, сир, Филипп де Таверне ожидает полк, который вы изволили ему обещать.

– Я?

– Разумеется, сир!

– Вы с ума сошли!

– Да что вы?

– Ничего я ему не давал, маршал.

– В самом деле?

– Какого дьявола вы вмешиваетесь в это дело?

– Но, сир..

– Разве вас это касается?

– Ни в коей мере.

– Значит, вы поклялись сжечь меня на медленном огне, прося об этом вздорном господине?

– Чего же вы хотите, сир! Мне казалось, – теперь я и сам вижу, что ошибался, – что вы, ваше величество, обещали…

– Это не мое дело, герцог. У меня же есть военный министр. Я не раздаю полки. Полк!.. Кто вам сказал такую чепуху? Так вы стали заступником этого выродка? Ведь я вам говорил, что вы напрасно со мной об этом заговорили. Вы довели меня до бешенства!

– О сир!

– Да, до бешенства! Если бы заступником был сам сатана, я и тогда бы не стал долго раздумывать.

Король повернулся к герцогу спиной и в гневе удалился в кабинет, превратив Ришелье в несчастнейшего из смертных.

– На сей раз, – пробормотал герцог, – я знаю, как к этому отнестись.

Ришелье стряхнул платком пудру, осыпавшуюся от полученного им сильнейшего удара, и направился к галерее, в тот самый угол, где с жадным нетерпением поджидал его друг.

Завидев маршала, барон бросился к нему, как паук на свою жертву, в надежде узнать свежие новости.

Блестя глазами, сложив губы бантиком, с распростертыми объятьями он преградил ему путь.

– Ну, что нового? – спросил он.

– Кое-что новое есть, сударь, – отвечал Ришелье, напрягшись всем телом, презрительно скривив губы и яростно набросившись на свое жабо, – я прошу вас более не обращаться ко мне.

Таверне с изумлением взглянул на герцога.

– Да, вы прогневали короля, – продолжал Ришелье, – а на кого гневается король, тот и мой враг.

Таверне, как громом пораженный, словно врос в мраморный пол.

Ришелье пошел дальше.

На выходе из Зеркальной галереи его ждал выездной лакей.

– В Люсьенн! – приказал ему Ришелье и скрылся.

Когда Таверне пришел в себя и осмыслил то, что он называл своим несчастьем, он понял, что настало время серьезного объяснения с той, что явилась главной причиной стольких тревог.

Кипя от гнева и возмущения, он направился в апартаменты Андре.

Девушка заканчивала туалет: подняв кверху руки, она прятала за ушки две непокорные пряди волос.

Андре услыхала шаги отца в передней в ту минуту, как, зажав под мышкой книгу, она собиралась выйти за порог.

– Здравствуй, Андре! – проговорил барон де Таверне. – Ты уходишь?

– Да, отец.

– Одна?

– Как видите.

– Так ты, стало быть, по-прежнему живешь здесь одна?

– С тех пор, как Николь исчезла, у меня нет камеристки.

– Не можешь же ты одеваться сама, Андре, это может тебе повредить: ты не будешь иметь при дворе успеха. Ведь я тебе уже говорил, как следует себя вести, Андре.

– Прошу прощения, отец, меня ожидает ее высочество.

– Уверяю тебя, Андре, – продолжал Таверне, все более горячась, – смею вас, мадмуазель, уверить, что над вашей простотой скоро все здесь будут смеяться.

– Отец…

– Насмешка убийственна где угодно, но в особенности – при дворе.

– Я об этом подумаю. А пока, я полагаю, ее высочество простит мне, что я оделась не очень элегантно, потому что торопилась явиться к ней.

– Ступай, но возвращайся, пожалуйста, сразу же, как только освободишься: мне нужно поговорить с тобой об одном очень серьезном деле.

– Хорошо, отец, – отвечала Андре и пошла прочь Барон смотрел на нее в упор.

– Подождите, подождите! – воскликнул он. – Нельзя же выходить в таком виде, вы забыли нарумяниться, мадмуазель, вы до отвращения бледны!

– Я, отец? – остановившись, переспросила Андре.

– Нет, в самом деле, о чем вы думаете, когда смотрите на себя в зеркало? Ваши щеки белее воска, у вас огромные синяки под глазами. Нельзя, мадмуазель, показываться в таком виде, иначе люди будут от вас шарахаться – У меня нет времени что-нибудь менять в своем туалете, отец.

– Это отвратительно! – вскричал Таверне, пожимая плечами. – Послал же мне Господь дочку! До чего же мне не везет! Андре! Андре!

Но Андре уже сбежала по лестнице.

Она обернулась.

– Скажите, по крайней мере, что вы больны! – крикнул Таверне. – Попытайтесь хотя бы заинтриговать, раз уж не хотите быть привлекательной!

– Ну, это будет нетрудно, отец, и если я скажу, что больна, мне не придется лгать, потому что я действительно чувствую себя не вполне здоровой.

– Ну вот, – проворчал барон, – этого нам только не хватало.., больна! – И он процедил сквозь зубы:

– Черт побрал бы этих тихонь!

Он вернулся в комнату дочери и занялся тщательными поисками того, что натолкнуло бы его на мысль и помогло бы ему составить свое мнение о происходящем.

В это время Андре шла через сад между клумбами. Временами она поднимала голову и подставляла лицо свежему ветру, потому что запах цветов слишком сильно ударял ей в голову и заставлял ее вздрагивать.

Шатаясь под палящими лучами солнца и ища глазами, на что бы опереться, девушка с трудом добралась до приемных Трианона, пытаясь справиться с неведомым недугом. Герцогиня де Ноай, стоявшая на пороге кабинета ее высочества, с первых слов дала понять Андре, что ее давно ждут.

В самом деле, аббат ХХХ, носивший звание чтеца ее высочества, завтракал с принцессой: она частенько оказывала подобные милости лицам из ее ближайшего окружения.