– Вы признаетесь! Признаетесь! – вскричал Филипп.

– Да. А какой-то мерзавец в ту ночь – ужасную для всех нас! – воспользовался, должно быть, ее сном.

– Вам угодно посмеяться надо мной?

– Нет, я пытаюсь вас убедить в своей невиновности.

– Это будет непросто.

– Где сейчас ваша сестра?

– Там же, где вы ее тогда нашли.

– В Трианоне?

– Да.

– Я еду в Трианон вместе с вами, сударь. Филипп замер от удивления.

– Я совершил оплошность, – продолжал Бальзамо, – но я непричастен к совершенному преступлению; я оставил бедную девочку загипнотизированной. Так вот, во искупление моей вины, вполне простительной, я помогу вам узнать имя виновного.

– Кто? Кто он?

– Этого я пока и сам не знаю, – отвечал Бальзамо.

– Кто же тогда знает?

– Ваша сестра.

– Но она отказалась назвать его мне.

– Вполне возможно. А мне скажет!

– Моя сестра?

– Если бы ваша сестра назвала имя преступника, вы бы ей поверили?

– Да, потому что моя сестра – ангел чистоты. Бальзамо позвонил.

– Фриц! Карету! – приказал он явившемуся на звонок немцу.

Филипп, как безумный, метался взад и вперед по гостиной.

– Имя виновного!.. – бормотал он. – Вы обещаете, что я узнаю имя виновного?

– Сударь! Ваша шпага сломалась во время столкновения с Фрицем, – заметил Бальзамо. – Позвольте мне предложить вам взамен другую.

Он взял с кресла великолепную шпагу с золоченым эфесом и прицепил ее Филиппу на пояс.

– А как же вы? – спросил молодой человек.

– Мне оружие не понадобится, – отвечал Бальзамо. – Моя защита – в Трианоне, а защитником будете вы, как только ваша сестра заговорит.

Спустя четверть часа они сели в карету, запряженную парой отличных лошадей, Фриц пустил их в галоп, и они поскакали по Версальской дороге.

Все эти скачки, все эти объяснения заняли некоторое время. Вот почему было уже около двух часов ночи, когда Бальзамо и Филипп покинули особняк на улице Сен-Клод.

До Версаля они ехали час с четвертью, еще десять минут ушло на то, чтобы добраться от Версаля до Трианона; таким образом, лишь в половине четвертого они оказались у цели.

Когда их путешествие подходило к концу, над полными утренней свежести лесами и холмами Севра уже занималась заря. Казалось, чья-то невидимая рука поднимала прямо у них на глазах тонкую вуаль; в местечке Виль-д'Аврей и чуть дальше, в Бюке, пруды словно вспыхивали один за другим: в них, как в огромных зеркалах, отражался заалевший небосвод Наконец, вдалеке показались колоннады и крыши Версаля, горевшие в лучах еще невидимого солнца.

Время от времени то одно, то другое оконное стекло, отражавшее пылающий луч, вспыхивало и словно насквозь пронизывало своим светом утренний сиреневый туманный воздух.

Когда карета оказалась в конце улицы, ведшей из Версаля в Трианон, Филипп приказал остановиться и обратился к своему спутнику, за всю дорогу не проронившему ни слова.

– Граф! – сказал он. – Боюсь, что нам придется некоторое время подождать. Ворота Трианона открываются около пяти часов утра; если мы нарушим обычай и постучимся раньше этого времени, наше поведение может вызвать подозрение у смотрителей и сторожей.

Бальзаме ничего не отвечал – он лишь кивнул головой в знак согласия.

– Кроме того, – продолжал Филипп, – я успею за это время изложить вам некоторые соображения, появившиеся у меня дорогой.

Бальзаме поднял на Филиппа полный скуки и безразличия взгляд.

– Как вам будет угодно, сударь, – отвечал он. – Говорите, я вас слушаю.

– Вы сказали, – продолжал Филипп, – что в ту ночь, тридцать первого мая, вы доставили мою сестру к маркизе де Саверни?

– Вы имели случай сами в этом убедиться, – заметил Бальзаме, – ведь вы тогда же нанесли этой даме визит, чтобы поблагодарить ее за оказанное вашей сестре гостеприимство.

– Да, и вы прибавили, что так как один из королевских конюхов сопровождал вас от особняка маркизы до нашего дома, то есть на улицу Кок-Эрон, то не оставались с ней ни минуты наедине. Я поверил вам на слово…

– И правильно сделали.

– Однако, вернувшись мысленно к недавним событиям, я был вынужден признать, что месяц назад в Трианоне вы не могли не входить в комнату моей сестры, чтобы поговорить в ту самую ночь, когда вы каким-то образом сумели проскользнуть в сад.

– Я никогда не был в Трианоне в комнате вашей сестры, сударь.

– Выслушайте же меня!.. Видите ли, прежде чем пойти к Андре, мы должны все себе уяснить.

– Уясняйте, господин шевалье, я ничего не имею против, для этого мы и приехали.

– Подумайте хорошенько, прежде чем ответить на мой вопрос, – то, что я вам сейчас скажу, я слышал из уст своей сестры. Так вот, в тот вечер моя сестра рано легла в постель. Значит, вы застали ее в постели?

Бальзамо отрицательно покачал головой.

– Вы отрицаете? Берегитесь! – предупредил Филипп.

– Я не отнекиваюсь, сударь Вы меня спрашиваете – я отвечаю.

– В таком случае, я продолжаю спрашивать, а вы отвечайте мне.

Слова Филиппа ничуть не задели Бальзамо; напротив, он жестом дал понять молодому человеку, что внимательно его слушает.

– Моя сестра лежала в постели, – продолжал Филипп, все больше распаляясь, – когда вы поднялись к ней и заставили ее уснуть. Лежа в постели, сестра читала. Вдруг она почувствовала оцепенение, которое испытывает всегда в вашем присутствии, и сейчас же потеряла сознание. А вы говорите, что только задавали ей вопросы, а потом уехали, забыв ее разбудить. Однако на следующий день, когда она пришла в себя, – прибавил Филипп, схватив Бальзамо за руку и с силой сжав ее, – она лежала не в постели, а на полу возле софы, и была полуобнажена… Что вы ответите на такое обвинение, сударь? Только не пытайтесь увиливать от ответа!

Пока Филипп все это говорил, Бальзамо слушал его как во сне, отгоняя одну за Другой мрачные мысли, теснившиеся у него в голове.

– Признаться, сударь, вам не следовало бы возвращаться к этой теме и снова пытаться со мной поссориться Я приехал сюда из сострадания к вашему горю; мне кажется, вы об этом забыли. Вы молоды, вы – офицер, вы привыкли разговаривать свысока, держа наготове шпагу: все это толкает вас на ложный путь и может привести к серьезным последствиям. Когда мы были у меня дома, я сделал больше того, что следовало бы сделать, чтобы убедить вас и чтобы вы оставили меня в покое Однако, я вижу, вам угодно начать все сначала? Предупреждаю вас: если вы чересчур меня утомите, я уйду в себя, в свои переживания, по сравнению с которыми ваши страдания, – могу за это поручиться, – просто приятное времяпрепровождение. И уж если я забудусь этим сном – не дай Бог кому-нибудь разбудить меня! Я никогда не входил в комнату вашей сестры. Вот все, что я могу сказать. Напротив, ваша сестра сама – и в этом, признаюсь, сыграла большую роль моя воля – пришла ко мне в сад.

Филипп сделал было нетерпеливое движение, однако Бальзамо его остановил.

– Я обещал представить вам доказательство, – продолжал он, – и вы его получите. Хотите, чтобы это произошло немедленно? Извольте. Давайте войдем в Трианон, вместо того, чтобы тратить время на пустые разговоры. А может, вы предпочитаете подождать? Давайте подождем, но молча, – не надо попусту сотрясать воздух.

Эти слова были сказаны с уже знакомым нашим читателям нетерпеливым выражением, после чего взгляд Бальзамо снова потух, и он опять погрузился в размышления.

Филипп глухо взревел, словно дикий зверь, собирающийся вцепиться зубами в жертву, потом вдруг опамятовался и подумал:

«Такого человека, как Бальзамо, можно переубедить или одолеть только в том случае, если имеешь хоть какое-нибудь преимущество. Раз я сейчас таким преимуществом не располагаю, придется набраться терпения».

Однако ему не сиделось в карете рядом с Бальзамо; он спрыгнул на землю и стал мерить шагами зеленеющую аллею, где остановилась карета.