Наутро стали готовиться к выезду. Запрягли коней, нарядили кучера и двух лакеев в парадные ливреи, не щадя подушили внутри кареты, давно уже стоявшей без дела и оттого покрывшейся плесенью изнутри.

– Золушка, – молвила Гудруна, прежде чем начать облачаться в праздничное платье, – будь любезна, принеси-ка мне своё, у меня появилось одна мысль касательно кое-какой его детали.

Недолго думая, Золушка побежала за платьем. Отсчитывая сначала часы, а потом и минуты до того мига, когда она, наконец, отмоет сажу и наденет это великолепное светло-зелёное платье и отправится на бал в парадной карете. Уже через четыре минуты она вновь стояла перед баронессой с коробкой, в которой покоился её наряд. Гудруна с каменным лицом приняла у неё коробку, открыла крышку и вынула платье.

– Я так и думала, – зацокала языком она, – при послеполуденном освещении оно именно такого цвета, какого я бы желала иметь траву на лужайке перед домом постоянно. А теперь такая пора, что травка бледная и пожухшая… Цвет твоего платья, милочка, расстраивает меня. Неужели ты желаешь, чтобы твоя ненаглядная матушка была в плохом настроении на княжеском балу?

Сёстры нервно захихикали, а Золушка насторожилась – она почувствовала, что старуха приготовила её неприятный сюрприз.

– Нисколько, матушка, – ответила она, – я бы никогда такого вам не пожелала.

– Ну, а раз так, тогда займёшься нынче вечером лужайкой.

– А как же бал? – к её горлу начал подступать ком.

– Ах, бал…. Вот незадача. Что ж, придётся тебе обойтись без бала, – и с этими словами, как ни в чём не бывало, Гудруна поднялась, сделала шаг к камину и со всего маху швырнула туда золушкино светло-зелёное платье. Огонь, радостно набросившись на неожиданную жертву, моментально сожрал её.

Сёстры хохотали как ночные совы, Гудруна же смеялась лишь плотно сжатыми губами и уничтожающим, ледяным, неумолимым взглядом.

– Нынче вечером выкрасишь всю траву перед домом в тот цвет, какого было твоё платье, чумазая уродина! – властно объявила она, – краску возьмёшь у садовника. И даже мечтать не смей о бале – твоё место в хлеву!

Рыдая, словно норвежский водопад, Золушка пушечным ядром вылетела из комнаты и понеслась к себе в коморку, где рухнула на лежанку и зарылась в подушку, моментально ставшую насквозь мокрой от её горьких слёз. Этим вечером она была уже самым несчастным на свете человеком.

Карета подняла огромный столб пыли и скрылась в нём, увозя на бал к принцу Роберту Гудруну с её ненаглядными дочерьми да ненавистным супругом. Когда пыль рассеялась, экипажа и след простыл, а вместе с ним и последние надежды Золушки оказаться на том балу. Барон Фридрих, скрипевший зубами от отчаяния и обиды, но по-прежнему продолжавший молчать, перед отъездом обнял её и тихо сказал: «Прости меня, Аделина, прости за всех них. Я никогда не забуду Гудруне такого жестокого коварства – настанет день, и я припомню ей всё!».

Что были Золушке теперь его слова? Щепоть утешения в океане отчаяния, и более ничего. «Зачем жить? Зачем дальше мучиться? Зачем так несправедливо страдать?», думала она, уныло бредя к домику садовника, «конечно, можно думать, что Господь так желает испытать меня, но не обладаю я таким терпением, каким сам Господь обладает! Нет у меня мочи больше жить в этом кошмаре! Ещё несколько лет, и я никому не буду нужна! Никому! Никто не возьмёт меня замуж, даже последний свинопас. Не лучше ль добровольно уйти из жизни, не изводя себя понапрасну?».

Садовник посочувствовал её горю, вручил ведёрко с краской, которую баронесса загодя велела ему заготовить (какой коварный и бесчеловечный план!) и, вздохнув, отправился спать – садовники рано ложатся, ещё засветло, ибо вставать им очень уж рано приходится.

В унынии Золушка поплелась на лужайку перед домом, чтобы приступить к исполнению старухиного задания, и вновь голову её стали одолевать мысли о добровольном уходе из жизни. Она остановилась, топнула ногой, поставила ведёрко на землю и отправилась к себе в коморку. Она твёрдо решила соорудить из собственных простыней петлю и удавиться прямо на парадном фасаде дома.

– Вот повешусь на глазах у всего честного народа, – сказала себе Золушка, – пусть матушка, когда вернётся из княжеского дворца, увидит, настроение уж наверное сразу испортится! Может, хоть тогда что-нибудь, да поймёт. Я устала, устала ото всего! Даже отец не может за меня вступиться! Он добрый, ранимый, но совсем бесхарактерный. Так жить больше нет сил!

Открыв дверь в своё убежище, а это было именно убежище, потому что в этой комнатке между подвалом и первым этажом она всегда могла укрыться от внешнего, такого безжалостного мира, ибо соваться сюда никто не решался, даже Гудруна, так вот, открыв дверь, Золушка так и обмерла. На лежанке сидела старушка с миловидным лицом, одетая в характерное для крестьян Шварцвальда платье. Она улыбнулась и достала из своего передника трубку зелёного стекла.

– Кто вы, бабушка? – испуганно проговорила Золушка.

– Неужели ты не помнишь меня, деточка? – старушка снова улыбнулась и принялась набивать трубку табаком из кисета, хранившегося у неё там же, в переднике.

– Простите, но нет. У меня хорошая память на вещи, такую необычную трубку я бы ни за что не позабыла.

– Вещи… Ты провела большую часть своей недолгой жизни среди вещей. Твоими друзьями были не дети, а кастрюли, котлы да сковородки. Это печально и несправедливо. А трубка эта появилась у меня лишь после нашего с тобою знакомства – с тех пор мы больше и не виделись. Её мне подарил один чудак, живёт в шварцвальдских еловых лесах и охраняет один клад, который может отдать человеку лишь в обмен на его сердце. Был один углекоп, согласился на такую сделку, да долго не протянул – сердце человеческое не может жить без чувств, не может оно не любить, вот и он понял, что без любви не проживёт долго, вернул ему все богатства в обмен на своё сердце. Теперь уже старик, и живёт счастливо. А этот всё стережёт свой клад. Я с ним случайно познакомилась, вот он мне и решил подарочек сделать.

– Постойте, постойте-ка, – Золушка наморщила лоб, – сдаётся мне, что мы и вправду знакомы. Не вы ли та тётушка, о которой иногда говаривала госпожа баронесса?

– Госпожа баронесса! Да, она моя младшая сестра и твоя мать, между прочим!

– Она мне не мать уже, – Золушка уставилась глазами в пол, – она отвергла меня давным-давно, унижает постоянно, поселила вот сюда. А теперь вот…

Слёзы вновь навернулись ей на глаза, и она разразилась горькими рыданиями.

– Знаю, знаю, деточка, – кивнула старушка, – мне всё известно о твоих несчастьях. Зови меня тётя Гертруда, ведь я пришла, чтобы помочь тебе.

– Как вы можете мне помочь? – сквозь слёзы с трудом вымолвила Золушка, – пропадаете годами Бог ведает где, а потом вдруг вот так являетесь и говорите, что вам всё известно.

– Да, известно. Мне Францль обо всём докладывает.

– Какой Францль? – девушка начала успокаиваться.

– Мой щегол. Вот он, – старушка указала себе на плечо – там гордо восседала названная ею птица и внимательно разглядывала Золушку, – я ведь не просто родственница, я Хюльдра.

– Со щеглом понятно, хорошо. Но что за Хюльдра такая?

– Люди обычно величают нас ведьмами, однако мы привыкли считать себя просто феями. Поэтому мой щегол умеет вызнавать нужную мне информацию и доносить её до меня. Проще говоря, я творю чудеса!

– Чудес не бывает, тётушка, – махнула рукой Аделина, – всё это сказки. Лет пятьдесят назад в наших краях сожгли последнюю ведьму, и с тех пор они более сюда не совались. Чего вам тут делать, если вы ведьма или фея? Или как вас там?

– Я сестра твоей матери, и несу тяжесть вины на своём сердце. Когда-то я сделала несчастной одну маленькую девочку, дабы исполнить древний закон Хюльдр, нынче же настал день, когда я наконец-то смогу снять с сердца камень и искупить вину.