Барон же наоборот, словно просиял, и уже готов был начать говорить, как властный голос супруги остановил его, не дав выдавить и звука.

– Никакой третьей дочери у нас нет и не было никогда! – отрезала Гудруна, – только мои ненаглядные крошки, Клориндхен и Фисбхен.

Те выглядели смущёнными и замешкавшимися.

– Ну, если быть более откровенной, – баронесса малость замялась, – была у нас ещё одна доченька, но она давно уж призвана Господом к себе на небеса. Храни Господь её невинную душу!

Пустив неприкрыто вымученную слезу, она возвела глаза к небу, а дочери последовали её примеру. Один лишь барон Фридрих не плакал и не поминал Бога – он удивлённо смотрел то на супругу, то на дочерей, словно не понимая, что тут происходит.

«Старик спятил», решил Роберт, «бедняга! И как от такого статного мужчины могли народиться такие тролльчихи? А эта – да просто кикимора какая-то! Он, когда женился, видать, уже был не в себе».

Сделав вывод, что Дандини что-то напутал, ошибочно приписав скончавшуюся, очевидно, ещё в детстве, третью дочь в живые, принц покидал дом барона фон Глокнера с тяжестью на душе и с любовью в сердце. Тогда он не умел догадаться, что именно это – она, но подспудно чувствовал, что всё-таки в этом доме нечто имеется скрытое, и ему непременно нужно выяснить, что.

После визита Роберта дом барона фон Глокнера мигом преобразился – из надменного царства Гудруны, где всё осуществлялось лишь по её команде, он превратился в шумный балаган, заваленный эскизами платьев и мотками материи, доставлявшейся сюда изо всех окрестных стран. Так баронесса с дочерьми готовилась к балу, который, по её мнению, должен был вознаградить её страдания и ввести их семью в княжеские покои, ведь породниться в те годы означало ох как много!

В день в доме принималось по нескольку портных – кроме собственно глаубсбергских, приезжали мастера из Страсбурга, из Штутгарта, из Карлсруэ, из Базеля и даже из самого Лиона! Все везли стопки эскизов, обмеряли толстуху с жердью, а заодно и мамашу во всех возможных местах и позах, представляли отрезы самого разнообразного материала, попутно живописуя, какое сказочное платье они сошьют, если мадам изволит выбрать именно его услуги. Дабы шикануть и вызвать зависть у прочих придворных, Гудруна остановила свой выбор на лионском портном. Его эскизы немногим интереснее, чем у прочих, но он же француз! И пускай генерал Бонапарт захватывает власть в Париже и объявляет себя первым консулом – французская мода всегда будет на высоте и превыше любой другой!

Платья были готовы за день до бала. Гудруна страшно нервничала и всё подгоняла портного, опасаясь того, что он не уложится в срок и им всем троим придется ехать на бал в чём мать родила, строя гордые лица, как тот король, которого лет сто тому назад обманули португальские портные и выпустили совершенно голым на балкон дворца на потеху всему честному народу.

К выезду до блеска надраили самый лучший экипаж барона, коней начистили и того хлеще, чуть не содрав с них шкуры. Платье Клоринды было выполнено в нежно-розовых тонах, а Фисба предпочла светло-жёлтый с оттенками салатового. Гудруна выбрала для своего платья, украшенного огромным шлейфом, фиолетовый цвет, местами переходящий в пурпурный. Фридриху же ничего не оставалось, как облачиться в свой парадный мундир, ведь он всё ещё был главным лесничим княжества, а значит, по-прежнему являлся государственным служащим.

И вот, за день до бала, когда Гудруна с Клориндой и Фисбой примеряли свои новые, великолепные платья (француз и правда постарался на славу), к баронессе кто-то подошёл сзади и осторожно тронул её за плечо.

– Ой, Фриц, ну что тебе ещё нужно? – старуха недовольно сморщилась, – не видишь разве, у нас важные дела!

Промолвив это, она немного повернулась, чтобы взглянуть в зеркало и увидеть там ненавистного мужа, однако с удивлением обнаружила на месте предполагаемого барона Золушку.

– Чего тебе, грязнуля? – тявкнула Гудруна.

– Простите, матушка, – тихо и испуганно проговорила Золушка, – но я ведь тоже ваша дочь и тоже имею право посетить бал. Чем я хуже остальных?

В первые мгновенья в комнате настала гробовая тишина. У Клоринды с Фисбой попросту открылись рты и онемели языки – такой наглости от сестрицы-замухрышки они никак не могли ожидать. Гудруна, потерявшая ненадолго дар речи, вскоре вновь обрела его, сделав над собой небольшое усилие, и сделала нарочито насмешливо-равнодушное лицо.

– Поглядите-ка, – хмыкнула она, – неужели Михаил Архангел изволит уже на своей трубе играть? Неужели светопреставлению срок пришёл? Неужели наша Золушка вновь изволит разговаривать? Да ещё как!

Сёстры вышли из оцепенения и принялись безудержно хохотать.

– Ты столько лет молчала, мыла полы, чистила котлы и выгребала золу из каминов, а теперь вот так вдруг, в одну минуту, решила начать говорить, и сразу о своих правах? Да, ты моя дочь, о чём я уже много лет скорблю и премного сожалею, но это не даёт права тебе требовать того, чтобы отправляться вместе с нами на бал к принцу. А ну тихо, мне вас не перекричать!

Сёстры мигом умолкли, подчинившись команде, и удивлённо стали слушать слова, произносимые матушкой в адрес их нежданно заговорившей сестрицы.

– В этом доме решаю я, кому, когда и куда ехать. Если ты считаешь, что по праву старшинства на бал должна первой ехать именно ты и что именно ты должна претендовать первой на то, чтобы назваться наследницей здешнего престола, – ты глубоко заблуждаешься!

Глаза Гудруны горели, как два вулканьих жерла, и в тот миг Золушке даже показалось, что волосы на голове баронессы шевелятся, словно змеи на голове Медузы Горгоны. Она в ужасе отшатнулась и закрыла лицо руками, ожидая удара, который вполне мог последовать от матери. Однако голос её вдруг неожиданно смягчился, и она заговорила тихо и спокойно.

– Но, ввиду того, что ты проявила нехарактерную для тебя смелость и умение постоять за себя, заговорила после стольких лет молчания, хотя мне прекрасно известно, что ты общаешься с этим недоразумением, именуемым Фридрих фон Глокнер, и не побоялась просить меня о том, на что я заведомо не дам тебе согласия, за всё это ты достойна награды и похвалы.

– Но матушка, – удивлённо пробасила Фисба, – неужели такое возможно? Неужто вы желаете эту грязнулю наградить?

– Не волнуйся, детка, – улыбнулась ей в ответ Гудруна, – всякий человек достоин похвалы, только каждый в своё время.

В этот миг в комнату вошёл барон, несший в руках коробку, перевязанную зелёным бантом.

– Вот твоя награда, Золушка, – с неприкрытым благородством произнесла Гудруна, выглядевшая в тот миг словно Цицерон, произносящий речь в Сенате, – портной, что шил нам платья, был попрошен мною на глаз прикинуть, какова твоя мерка, и сшить тебе платье тоже. Завтра ты отправишься на бал вместе со всеми нами. Мы вновь будем одной семьёй!

– Но мама! – Клоринда заверещала так, что на люстре затряслись хрустальные подвески, – вы не иначе как умом тронулись!

– Попридержи язык, и не смей так с матерью разговаривать! – зашипела змеёй в её сторону Гудруна, прибавив шёпотом, – не переживай, сокровище моё, я приготовила вам сюрприз, завтра повеселитесь!

Золушка была на седьмом небе от счастья – исполнялась её заветная мечта, наконец-то выйти в свет, потанцевать на балу, пообщаться с молодыми людьми и увидеть самого принца! Она так мечтала об этом всю жизнь, и вот теперь была на пороге свершения заветного чуда! Отец хитро посматривал на неё, ибо давно знал, что Гудруна по непонятной причине вдруг решила сделать отвергнутой дочери приятное. «Неужели визит этого лакея разжалобил старуху?», терялся в догадках он, «хорошо бы…».

Отблагодарив тысячей реверансов и батюшку, и матушку, Золушка развязала непослушными пальцами бант и раскрыла коробку. Руки всегда отказываются повиноваться, когда ты на пороге свершения давней мечты – до неё остаётся лишь один шаг, одно движение пальцев, а ты стоишь и не можешь ничего сделать. Сейчас у Золушки было именно такое состояние – прежде, чем откинуть крышку, она немного помедлила, зажмурилась что было мочи, и, вновь раскрыв глаза, извлекла из коробки красивое платье нежно-зелёного цвета, напоминавшего о молодой травке на лужайке перед их домом. Прижав его к себе и ещё раз раскланявшись с родителями, она убежала к себе в коморку. В эту ночь она была самым счастливым на свете человеком!