Джильде улыбнулся проходивший мимо очень уж тощий человек в сером фраке, завернутый в чёрный плащ, с очень уж бледным лицом. Девочка улыбнулась ему в ответ и остановилась, подняв глаза к небу, туда, куда указал ей незнакомец. Оно было ясным, и Господь зажёг в нём свои свечи – на вечереющем небосклоне начинали загораться звёзды. Вдруг одна из них неожиданно пошатнулась и покатилась вниз, оставляя за собою длинный полыхающий шлейф. Бабушка говорила Джильде, что когда с неба падает звезда, это значит, что чья-то душа отправляется в царство Божие. «Наверное, умер кто-то», промелькнуло в голове у Джильды. В тот миг она и не могла догадаться, что эта звёздочка предназначена ей – кованый каблук сапога капрала Жерара оборвал и её размышления, и всю её короткую жизнь. Её угораздило остановиться на пути французского патруля, во главе которого шагал Жерар. Он был человеком злым и невоздержанным, потому что его таким вырастили и родители, и окружавшие его люди. Капрал был родом из Лилля, огромного грязного города с гигантскими рабочими трущобами. Пьянство, нищета, грязь, всеобщая озлобленность – вот в какой обстановке вырос он. Пьяный отец колотил его чуть ли не каждый день, мать макала лицом в помои и обзывала мразью, потому что оба почитали Жерара за бездельника и тунеядца – пока все его братья и сёстры сновали по городу, кто подрабатывая, кто воруя, сам он предпочитал гонять голубей. В один дождливый день терпение его перешло через край, и он стал совершенно другим человеком. Для начала он поотрывал головы всем своим голубям, потом принялся ловить крыс и живьём выпотрошивать их. Далее настал черёд кошек – Жерар выдёргивал им когти щипцами, украденными у дантиста, и сбрасывал с крыш. Потом стал связывать их хвостами, пока несчастные животные, не в состоянии разделиться, сами отгрызали себе хвосты. Когда началась революция, семнадцатилетний Жерар сбежал в Париж, записался в революционную армию и с наслаждением конвоировал избитых и связанных дворян к гильотине. Он даже удостоился чести стоять у эшафота, с которого последний раз в жизни взглянул на солнце король Людовик XVI. Оказавшись в армии генерала Бонапарта, Жерар прошёл всю его итальянскую кампанию и вот теперь сделался покорителем Рима.

Удар сапога капрала пришёлся Джильде как раз в голову – её тонкая височная косточка даже хрустнуть не успела, а мигом обратилась в прах. Крохотное измождённое тельце девочки, как подкошенное, рухнуло на брусчатку, и промеж камней потекла ярко-красная кровь. Она лилась и из зиявшей в её виске раны, и из ушей, и изо рта, и из носа. Свечи рассыпались и покатились в разные стороны. Французский патруль принялся дружно хохотать, а капрал Жерар, сплюнув, добавил: «Ишь ты, уже и свечами себе на могилку запаслась, маленькая потаскушка!». Солдаты пошли себе дальше, а Джильда продолжала лежать и заливать своей остывающей кровью мостовую. Бледный человек в сером фраке тоскливо поглядел на мёртвую девочку и побрёл своей дорогой.

На следующее утро никто даже и не заметил, что грязная оборванная девочка с удивительно красивыми, льющимися чёрными волосами и огромными серыми глазами больше не стоит на углу улиц Львиной Пасти и Кондотты и не торгует свечами. Будто она там и не стояла никогда. Один лишь художник Марио с грустью обнаружил, что не может больше помочь несчастной девчушке, купив её товар, потому что покупать ему теперь было не у кого. Ему было и невдомёк, что Джильда отныне счастлива, потому что оказалась она в объятьях матушки за большим праздничным столом, полным всяческих яств, у огромного камина в красивом бархатном платьице и красных туфельках по размеру. Как же она была теперь счастлива!

Тюремная решётка жалобно заскрипела покрытыми ржавчиной и давно не смазывавшимися петлями и створками и будто нехотя принялась открываться. Чуть подавшись вперёд, она на миг замерла, словно задумавшись, а стоит ли впускать франтоватого, с немного вьющимися волосами, очень красивого человека средних лет в генеральском мундире, и, решив всё-таки распахнуться перед таким мужчиной, продолжила своё неторопливое движение.

Луи Александр Бертье, главнокомандующий французской армией в Италии, как павлин медленно вплыл в плохо освещённую комнатку в цокольном этаже промеж подвалов и наземных помещений замка Сант-Анджело. Замок этот возвышался прямо на берегу Тибра и построен был много столетий назад как усыпальница для могучего императора Публия Адриана. По прошествии веков ему пришлось послужить и папской крепостью, в которой многие из понтификов прятались от варваров древних и нынешних, и складом провианта и оружия, и святым местом для укрытия от чумной заразы. Сказывали, что на верхней площадке замка как-то явился ангел и спас Рим от чумы, с тех пор замок в честь ангела этого и прозвали. Теперь же ему выпала незавидная участь – служить последним пристанищем для тех, кого курия почитала за неугодных да за еретиков. Проще выражаясь – тюрьмой.

– Да, Бастилия помощнее была, – задумчиво обвёл взглядом заплесневелую кладку стен генерал, – и что, тут всё такое?

Его последние слова были обращены к помощнику коменданта крепости, оказавшегося савояром и довольно сносно изъяснявшегося по-французски.

– Куда ж самого коменданта подевали?

– Да пьёт он, ваше сиятельство, – запинаясь, ответил савояр, – ещё за день до того, как вы в Рим пожаловать изволили, так и начал, а уж остановиться мочи у него нет.

– Слабый человек, – наморщил лоб Бертье, – последний комендант Бастилии был не чета, много отважнее. Держал крепость до последнего, хотя в ней и сидело-то двое фальшивомонетчиков, три карманника да какой-то сумасброд-ирландец, возомнивший себя Юлием Цезарем! Не сдавал крепость до тех пор, пока его голову не вывесили, нанизанной на пику, у ворот. А у вас тут и защищать-то нечего – плесень одна!

– Так ведь на заключённых, ваше сиятельство, ни курия, ни инквизиция денег-то особо и не давали!

– Вот и поплатилась ваша инквизиция – где она сейчас?! – Бертье резко развернулся и испепелил взглядом савояра, отчего тот чуть не обделался, – а братья-иезуиты где? Проворовались! Зажрались! Боролись с грехом, а сами в нём увязли. Вечная истина, вечный замкнутый круг.

Генерал Бертье имел превосходную военную школу и блестящую карьеру, неуклонно ведшую его только в гору. Начав в инженерных войсках по протекции отца и в драгунском корпусе князя де Ламбека, в возрасте двадцати семи лет вместе с Рошамбо он отправился в Америку помогать английским колониям свергать короля Георга, а, вернувшись во Францию уже в чине полковника, командовал в Версале гвардейским корпусом Людовика XVI и помог ему с семьёй бежать. Тот, правда, дальше Варенна не добрался, его печальная судьба известна всем. Бертье же судьба благоволила – он поступил на службу Конвенту и отличился и в Аргоннской, и в Вандейской кампаниях. Настала эпоха Директории, и уже генерал Бертье сражался рука об руку с корсиканским гением при Лоди. Теперь он, в белом запылившемся кюлоте, заправлённым в заляпанные грязью высокие сапоги, и синем мундире, покрытом дорожной пылью чуть менее штанов, стоял в полуподвальном этаже замка Сант-Анджело в звании главнокомандующего.

«Именем Французской Республики и по велению достопочтенной Директории, во имя свободы, равенства и братства все заключённые тюрьмы замка Сант-Анджело объявляются помилованными и освобождёнными!». Это распоряжение, зачитанное одним из французских офицеров, прозвенело откуда-то сверху, разносясь по казематам подземелий гулким эхом.

– Да, друг мой, – поймав опешивший взгляд савояра, улыбнулся Бертье, – все заключённые отныне свободны, распорядитесь открыть все решётки и двери и выпустить всех на свободу, предварительно, однако, проверив на наличие в своих камерах – вдруг помер кто от такой сырости? Тут и крысам дышать в тягость, а уж людям подавно. В Риме теперь закон – я. А не папа и не кардиналы. Завтра я провозглашу здесь Римскую республику, и она станет ещё одним звеном в веренице справедливейших государств Европы, основанных нами. Не стоит бояться, ничего страшного. Однако, братец, у меня к тебе дело иного рода.