Ах, если б Франческа только знала, что этот капрал не кто иной, как капрал Жерар, всего пару дней назад так бесчеловечно и так безжалостно лишивший жизни её маленькую сестрицу Джильду! Но она не могла знать этого, и в тот миг ей было всё равно, что станется с нею сейчас. Она понимала, что через несколько мгновений эти грубые французы лишат её девства, а может, и жизни, но судьба не имела тогда для неё ни малейшего значения. Получив затрещину от капрала Жерара, она повалилась, словно сноп, прямо в грязь, но не от безволия, а просто от бессилия, потому что вот уже второй день почти ничего не ела. Солдаты, как голодные свиньи, набросились на неё, пуская слюни со своих гнилых зубов и изрыгая ругательства и прочие непристойности, адресованные Франческе. Очевидно, от этого они возбуждались ещё более. Один встал в головах, другой сбоку. Оба подняли фонари, освещая безвольное и покорно лежащее тело девушки со стеклянным взглядом, а Жерар, задрав ей юбки и оголив покрытое чёрной порослью лоно, принялся снимать штаны, приговаривая: «Ишь ты, гляньте-ка, лежит – не шелохнется! Точно встречи с нами искала! Ну, держись, сейчас отведаешь французского уда, а то ваши итальянские, говорят, на завершение больно скоры!».

Спустив штаны и встав на колени, он приготовился приладиться к лону девушки, как вдруг почувствовал на своей шее стальной холод шпаги.

Карл фон Гётльшильцер никогда не одобрял никаких войн. Скажем больше, он был против всякой войны, а, следовательно, против смерти и горя. Его увлечение французскими философами сделало своё дело – Карл стал просвещённым человеком, владевшим сразу несколькими языками, кроме родного немецкого, и одним из образованнейших в Вене людей. По крайней мере, он слыл таковым, чем очень славился при дворе императора Иосифа. Сам император придерживался подобных взглядов и очень симпатизировал Карлу, что наложило отпечаток и на сознание самого молодого человека.

Семья Карла была небогатой, но довольно знатной, и в родной Австрии почиталась одной из первых. Сам Карл оказался при дворе довольно рано, уже в пятнадцатилетнем возрасте, и своими высказываниями относительно разума и неразумности войн вызывал если не восхищение, то уважение. Эпоха императора Иосифа прошла относительно мирно, и Карл стал чем-то вроде достойного её детища. Этого юного философа даже одно время величали при дворе «Моцартом мысли», но лишь до тех пор, пока Иосиф II не скончался.

Карлу было тогда семнадцать, а на престол взошёл брат покойного императора, Леопольд. Явившийся из Тосканы, он был полной противоположностью брату и немедля начал войну против столь обожаемой Карлом Франции. «Революционная зараза не должна распространиться на всю Европу!», говорил новый император, «если десять лет назад идеи Вольтера, Руссо и Дидро были лишь модной штукой, то теперь они приняли извращённую кровавую форму, и их следует вернуть в те рамки, в коих им и надлежит быть!».

В чине лейтенанта императорской армии Карл отправился защищать интересы французских дворян, спасшихся от кровавого ножа гильотины в Австрии. Менее чем через два года умер и император Леопольд. Его сменил нынешний австрийский государь, император Франц, сын Леопольда II. Карлу тогда было девятнадцать и он ни разу не побывал ни в одном из мало-мальски значительных сражений. Командование знало о его убеждениях и об успехе при дворе и не спешило отправлять юного философа в самое пекло. Однако после коронации Франца и казни Людовика XVI положение в Европе полностью изменилось – игра стала вестись по крупному, и на кону теперь стояли все монархии старой Европы. Франция революционным кулаком грозила и Габсбургам, и Бурбонам, и Гогенцоллернам, и Романовым, и всем прочим старинным родам, державшим в своих руках Старый Свет.

Волна возмущения в Австрии покатилась после того, как в Париже обезглавили королеву Марию Антуанетту, тётку императора Франца. Якобинцы, царившие в Париже, повели войну на два фронта, с англичанами и с австрийцами, однако вскоре перегрызлись между собой и переказнили друг друга. Власть во Франции оказалась в руках Конвента, который принялся воевать со старыми монархиями много успешнее. Именно в эпоху Конвента и взошла звезда гения Наполеона Бонапарта, в одночасье сделавшегося из лейтенанта генералом и разогнавшего этот самый Конвент. К власти пришла Директория, а Бонапарт сделался её первым генералом и принял решение нанести сокрушительный удар по австрийским владениям в Северной Италии, а заодно и поживиться за счёт итальянских богатств.

Директора во главе со всесильным Баррасом желали вторжения в южно-германские земли, а оттуда уже и в Австрию, однако Бонапарту удалось убедить их нанести упреждающий удар по Ницце, а оттуда уж и по Генуе с Миланом. Кампания имела грандиозный успех. Именно тогда двадцатитрёхлетний Карл фон Гётльшильцер в составе тридцатитысячной армии генерала Вурмзера был направлен к Мантуе, осаждаемой Бонапартом. Для него это была первая совсем серьёзная кампания – за пять лет воинской службы он ни разу, как говорится, по-настоящему и пороха-то не нюхал.

Вурмзер был командиром дельным и талантливым, потому и легко отбил посланных ему навстречу Бонапартом генералов Массена и Ожеро. Вскоре он уже снял осаду с Мантуи и вошёл в неё, как вдруг пришла весть, которую Карл помнил как сейчас – генерал Бонапарт, резко сняв осаду, уходит и наносит удар по миланскому корпусу австрийцев, разгромив его при Лонато и добив при Сало и Брешии. Вурмзер срывается и несётся прямо туда, но при Кастильоне терпит сокрушительное поражение.

Карл всё это время оставался в Мантуе, а когда туда притащились остатки армии Вурмзера, жалкие, израненные, побитые, он был повержен в ужас. Звериный лик войны, несущей лишь горечь и страдания, погрузил Карла в жуткую скорбь. Генерал Альвинци, посланный спасать Вурмзера, был разгромлен в знаменитом сражении при Арколе, а эрцгерцог Карл, главнокомандующий всей австрийской армией, при Риволи. Мантуя была сдана, и все те австрийцы, что были заперты в ней, оказались пленниками французов.

Наблюдая, как его вчерашние кумиры льют кровь и режут глотки, получая от этого неслыханное, будто неземное, удовольствие, Карл пережил страшные времена – рушились его идеалы, его юношеские восхищения и привязанности. Рухнуло всё то, к чему он столько лет тянулся, на что равнялся и к чему стремился. Французская культура и философия были втоптаны в грязь сапогами солдат, проткнуты их штыками и расстреляны из пушек. Лучшие идеи вылились в кровавое месиво и машущую крыльями смерть. Наблюдая израненных соотечественников, стонущих, рыдающих и умирающих от изнеможения и заражения крови, Карл сам рыдал ночами и проклинал тот день, когда родился на свет – так невероятно тяжело и больно было ему расставаться со своим прошлым.

Но расставаться пришлось. В начале февраля французы заняли Мантую, однако не все австрийцы попали в плен. Части из них удалось спастись бегством, переодевшись крестьянами, это были преимущественно офицеры. Среди них оказался и Карл, к тому времени носивший капитанский мундир. Запихав его вместе со шпагой в мешок, он, призывая в помощь всех святых, каких только помнил по занятиям в школе святого Игнатия, успешно покинул город. Однако в Австрию возвращаться ему не хотелось – он знал, что, вновь оказавшись в Вене, ему опять придётся надевать белый мундир, возможно, уже и в майорском звании, садиться на коня и скакать на войну с непобедимым корсиканским героем. Этого он желал менее всего – заново созерцать ужас войны и горечь рухнувших идеалов было ему не под силу, а посему из Мантуи он отправился не на север, в Вену, а на юг, во Флоренцию. Итальянским Карл владел прекрасно, и даже знал несколько местных наречий, так что растянувшееся на год путешествие не доставляло ему неудовольствия. Вместе с несогласными с надвигавшимся французским владычеством итальянцами перемещался всё южнее и Карл, пока, наконец, не оказался в Риме. Но и сюда дотянулись руки Бонапарта, приславшего покорять Вечный Город генерала Бертье.