Дандини был прав – знать, образно выражаясь, врага в лицо было делом далеко не последним, поэтому Роберт, недолго думая, переоблачился в камердинерское платье, спрятал свои длинные волосы под напудренный парик и отправился доставлять «личные приглашения принца Роберта» по тем домам, что указал ему в списке заботливый итальянец.

Дом барона фон Глокнера он оставил напоследок, поскольку помнил, что у главного лесничего имеются две дочери, одна страшнее другой. Первая тоща как жердь, а вторая что бурдюк с вином, жирная и неповоротливая. Их он желал видеть на своём балу в самую последнюю очередь, а если уж говорить совсем откровенно, то и вовсе не желал видеть. Однако с этикетом не поспоришь, и приглашать приходилось.

Он совершал объезд уже третий день и жутко устал, поскольку в каждом доме надлежало задерживаться понедолгу, дабы расшаркаться и с невестами, и с их родителями. Поразительно, но Дандини как в воду глядел – Роберта никто не признал! Ни одна живая душа не увидела в нём принца, все видели лишь камердинера! Девушек было великое множество и, несмотря на то, что с ним в образе слуги беседовали довольно естественно, ни одна из них не запала ему в душу. «Что же будет у барона?», с горечью думалось принцу, «два этих пугала, одно уродливей другого, вот и все невесты нашего княжества? Может быть, на балу они будут как-нибудь иначе выглядеть?».

Странно, но в списке Дандини значилось, что у барона фон Глокнера имеются три дочери, а не две. Однако Роберт помнил только двоих – о третьей он даже никогда и не слыхал. В надежде разгадать эту неувязку он спешился и постучал в дверь баронского дома.

Дворецкий с напряжённым лицом, будто очень хотел поскорее оказаться в уборной, впустил его и проводил в приёмную, после чего оставил наедине дожидаться кого-нибудь из хозяев. Однако к Роберту никто не торопился, и он, тщательно изучив всю обстановку приёмной, отправился гулять по дому в поисках живой души. Дворецкий испарился, словно и вправду уединился в уборной, а остальной прислуги принцу отыскать так и не удалось, пока он, наконец, не наткнулся на чумазую девушку невысокого роста, тащившую куда-то стопку фарфоровых тарелок. Она бежала по коридору, глядя то в пол, то на свои тарелки, вовсе не заметив его, и оттого со всего маху налетела на принца, не успевшего от такой прыти даже в сторону отскочить. Тарелки с грохотом полетели на паркет и вдребезги разбились.

Девушка запричитала и принялась собирать в пропитанный печной золой передник осколки, попутно принося миллионы извинений незнакомому господину. Выглядела она затравленной, напуганной и настороженной. В следующий миг причина её настороженности стала ясна – в дверях возникла фигура старухи в кружевах, пудре и парике в стиле покойной Марии Антуанетты.

– Ах ты, грязная уродина! – заверещала старуха, словно расстроенная шарманка, – сколько раз я тебе повторяла – внимательно гляди впереди себя, а не зыркай себе на башмаки! Там ты всё равно ничего интересного не увидишь! Что мне теперь делать – это же прекрасный майсенский фарфор, с него ещё сам Август Сильный кушать изволил!

– Простите, мадам, – виновато проговорил Роберт, сидя на корточках и помогая девушке собрать осколки разбившихся тарелок, – это моя вина. Я так неожиданно налетел на бедняжку из-за угла, что она и опомниться не успела.

– Наша Золушка, и вдруг бедняжка? – проскрипела старуха, – ах, увольте! Эта мерзавка нам ещё всем нос утрёт. А вы, простите, кто таков? По ливрее могу понять, что служите кому-то знатному.

– Совершенно верно, мадам, – ответил Роберт, поднявшись, – я служу Его Светлости князю Иоахиму.

– Ах! – лицо старухи мгновенно преобразилось из надменно-презрительного в заинтересованно-благосклонное, – с этого и следовало начинать. Простите, но чем обязаны вашему визиту?

– Имею для вас и ваших дочерей, мадам, личное приглашение Его Высочества принца Роберта на бал, который состоится через неделю и на котором будет определена будущая невеста наследника.

– Боже мой, какая прелесть! – баронесса расцвела, что садовый пион, – не будем здесь стоять, пройдёмте же в гостиную.

Роберт последовал за нею, на секунду задержавшись, дабы ещё раз взглянуть в глаза той, которую назвали Золушкой. Когда он помогал ей поднимать осколки разбитых тарелок, его рука, затянутая в белоснежную лайковую перчатку, случайно задела её руку. Сквозь кожу перчатки он почувствовал жар, дохнувший будто из печки – так горячо было прикосновение девушки. В тот миг она вздрогнула и испуганно отдёрнула руку, осторожно подняв глаза на принца. Он уже рассматривал её лицо, скрытое под копотью и сажей, но когда его взгляд встретился с её взглядом, оно будто очистилось, омытое утренней росой. Огромные серые глаза, будто два высокогорных озера, глядели на него так жалостно и так трепетно, будто кричали о помощи, что Роберт на минуту замер. «Господи, неужели оно?», шибануло ему в виски, «мне это чувство незнакомо, не доводилось такого ощущать! Но как, чтобы прислуга? Но у неё такие глаза!». Скрипучий голос старухи-баронессы отвлёк его от размышлений, но, покидая коридор, он вновь окунулся в два этих серых омута, чтобы окончательно понять, что любовь на свете существует, и что живёт она порой в самых отдалённых уголках сердца. Ей нужно только лишь высечь искру, дабы озарить путь и выпустить на свободу.

В гостиной их уже поджидал барон фон Глокнер. За последние годы он заметно постарел, осунувшись и поседев, но по-прежнему сохраняя здоровый дух и ясность рассудка. Однако и он не узнал Роберта в камердинерском наряде. Расшаркавшись перед баронской четой, Роберт вручил им приглашение на бал и объявил, что принц будет весьма признателен, если они изволят пожаловать.

– Ну разумеется изволим, как не изволить? – Гудруна кокетливо обмахивалась веером, хотя в комнате было совсем нежарко, – я как раз послала за дочерями, они сейчас спустятся.

«Чёрт бы подрал эту старуху!», еле сдержал рвотные позывы Роберт, «теперь и два этих страшилища приковыляют». Вот ему-то как раз и было очень жарко – не оттого, что ливрея жала и парик запревал, а оттого, что из головы не шла та служанка с дивными и умолявшими глазами, которую здесь называли Золушкой. Трясущимися руками он достал из-за манжеты кафтана тончайший батистовый платок и промокнул лоб, чтобы пудра не потекла в три ручья. «Что творится со мною? Ума не приложу…».

В это время по лестнице спустились Клоринда и Фисба. Обе, как умели, расплылись в реверансах – первая так резко, что чуть не порвала торчавшими и тут и там мослами платье, вторая неуклюже и еле-еле, чуть не завалившись на правый бок. Баронесса вовремя успела подпереть дочь и не дала ей оконфузиться.

– Мы так рады, так рады! – запищала Клоринда, словно полевая мышь, – мы одни удостоены такой чести, или же все дамы княжества в равных правах?

– Вы совершенно правы, мадемуазель, – с трудом сдерживая смех, отвечал Роберт, – брак наследника дело государственной важности, посему все дамы княжества поставлены в равное положение и оповещены мною о личном приглашении Его Высочеством на бал.

– Как это мило! – пробасила, что заправский лесоруб, Фисба, – Его Высочество непременно остановит свой выбор на одной из нас.

– Нисколько не сомневаюсь, мадемуазель, – учтиво поклонился Роберт и подумал: «Только тебя-то мне, бочка ты с жиром, и не хватало!».

– Мы благодарны вам, сударь, за визит и просим передать Его Высочеству, что непременно будем у него через неделю, – любезно молвила Гудруна.

Роберт понял, что визит подходит к концу, понял, что должен покинуть этот дом и ту девушку, что так неосторожно разбила тарелки, и понял, что не выяснил ответа на последний вопрос, интересовавший его.

– Я прошу прощения, – чуть поклонился он, – однако мне кажется, что у вас имеется три дочери, а я имел честь быть представленным только двоим.

– Какие такие три дочери? – лицо баронессы сразу стало похожим на гнилое болото и сильно побледнело, а у дочерей открылись рты и повисли руки.