— Ты ошибся, когда решил, что твоя смерть доставит мне удовольствие. Я все понял, и я, определенно, никогда не прощу тебя, но это не дает мне повода на убийство.

— Кев.

— Не зови меня так. Человека, которого собирались так назвать не существует, меня зовут Дьявол, ты понял?

Бром схватил своего родственника за вялую шею, приблизив не шелохнувшееся лицо к своим устам.

— Кева знают только мама с папой, их нет. Брома знают только мои друзья, их нет. Хьюго знают мои союзники. А мои враги…

Он ужасающе прошептал ему в ухо.

— Знают только Дьявола.

Юноша отпустил деда, начавшего тяжело кашлять.

— Одно слово о том, кто я. Одно движение против меня или моих спутников, и ты умрешь. Я не отниму твою жизнь также просто, как сделал это с родителями, твоя душа познает муки, ты понимаешь?

— Вылитый отец.

Бром удивленно прошелся взглядом по покрасневшей старой роже и направился на выход.

— Когда, говоришь, я родился?

— 24 августа. 19 лет назад.

— Хм.

Юноша широко улыбнулся и исчез в проходе.

— Ты куда, Хьюго?

В прихожей его встретил Роберт с одетыми на нос уже квадратными и не солнцезащитными очками. Он был в целом расслаблен, но слегка встревожен бешеной ухмылкой своего друга.

— Мне кажется, я по дороге удостоверение обронил.

— То самое, фиолетового цвета?

— Да, я немного пробегусь, может не так уж и далеко посеял.

— Ух, ладно, удачи. На улице уже темно, не задерживайся.

— Все хорошо. Как там Диана?

— Давно уже спит, прыгала и кричала что-то про минусы и минусы усов и чуть ли не отрубилась, не думал, что девочки так быстро умеют засыпать, мне бы так.

— Отлично, я пошел.

— Эй, погоди, как там хозяин дома?

— Проснулся уже, вот только поторопись, а то, наверное, уже заснул без нас.

— И правда, давай, я пошел.

Бром проводил Роберта безжизненным взглядом и вышел на улицу.

«Луна всегда одинаковая»

И правда, его круглощекая спутница, вечно преследующая его меж городами, неизменно светила своей мутной улыбкой на его мрачное лицо. Ветерок заметно похолодел, поднимая мурашки на распаренной за день коже.

Маг пробежал чуть ли не в случайном направлении и, забежав за угол какого-то опустевшего домика, спрятался в кустах под лоном одинокого дерева невысокого роста.

«Даже. Даже. Даже. Даже старик, даже он. Мерзок».

По ледяной щеке прокатилась слеза.

«Все вокруг такие мерзкие, такие безответственные, такие трусливые, такие небрежные. Разве я особенный? Я понял что-то запредельное, прожив несколько недель? Если что-то взял — что-то дал. Если тебе доверились — оправдай доверие. Если на тебя легла ответственность — делай все, что возможно, для нее. Если сделал кому-то зло — сделай вдвое больше добра. Раздели чужую боль. Раздели чужую печаль. Раздели чужую радость. Раздели чужую любовь. Раздели, и все. Раздели чужое и поделись своим. Это так тяжело? Это так больно? Разве это невыносимо?»

Голова задрожала.

«Любить всех — невозможно. Ненавидеть всех — глупо. Разделять. Разделять любимых и ненавистных. Это так сложно. Любовь к грешнику — грех. Ненависть к святому — грех. Я лучше всех. Я беру ответственность, я ручаюсь за свои действия, я делаю все ради других, я разделяю чужие чувства и делюсь своими. И поэтому. Я самый грешный…»

Он засмеялся.

«Бог, да? Он решил, что я грешен. Он решил, что я должен страдать. Он решил, что я должен быть предан. Он прячет от меня врагов, набрасывая пелену друзей на все и вся»

— Зачем?

— …

— Я что-то сделал? Я что-то испортил? Чтобы я не делал сам — ничего не шло во вред. Я стараюсь изо всех сил, а каково мое поощрение. Боль, ужас, мука.

— …

— Ты тоже безответственен. Ты тоже халатен. Ты тоже труслив. Ты боишься меня, тебе плевать на всю ответственность за мою судьбу? Ты такой же грешник, как и все. Ты мерзок. И при этом… Ты бог? Это смешно. Это глупо. Просто нелепо.

— …

— Ты никогда не ответишь. Потому что ты мерзок, потому что ты труслив, потому что ты бог. А это слово ничего не значит. Все вокруг боги. Все, кроме меня.

— …

— …

Бром утер слезы с слюной и отправился домой.

— Премного благодарим вас за ночлег, мы, определенно, никогда не забудем вашей неизмеримой доброты.

— Спасибо.

Отряд из трех пешеходов выстроился рядком перед сутулым дедком, покачивая головами в такт речи Роберта. Одеты они были в те же атрибуты, что и вчерашним днем.

— Перед тем, как уйдете. Знаете, мой сын как-то раз сказал мне одну смесьную фразу.

— …?

— Прозить зизнь нузьно так, сьтобы никто не радовался твоей смерти.

— Я что-то не поняла, Усатик.

Девочка шепотом спросила Роберта о произнесенной цитате.

— Он сказал: «Прожить жизнь нужно так, чтобы никто не радовался твоей смерти».

— А, понятно.

Пока они тихо изъяснились меж друг другом, два родственника уперлись в друг друга взглядами, сопровождаемые улыбками.

— Надеюсь, у него получилось, старик.

— Нет.

Он печально кинул эту фразу своему внуку и повернулся к ним спиной, возвращаясь на прежнюю спящую позицию.

«У тебя похоже тоже».

Губы Брома снова сжались в безразличную полоску, и он повернул направо, развернувшись разом всем телом.

— Ну что ж, пошли.

. .

Шаг. Шаг. Еще шаг. Еще шаг. Осталось немного. Осталось немного. Осталось немного.

— Хью… Город… Далеко?

— …

Юноша вытянул ладонь с неутешительным ответом. Все пальцы были разогнуты.

— Усатик. Еще 5 километров. Я… Ах… Похоже, я умираю.

— Ты… Говоришь это уже седьмой раз.

— Значит. Я умерла уже 7 раз.

Тому, кто придумал жару, собеседники хотели бы выразить общую признательность. Солнце настолько сильно палило их головы, будто само небо объявило им войну, направив на них свои штыки.

— Скорее уж огнеметы.

— А?

— Я о своем.

Если поставить перед собой лицо человека, не обремененного никакими тяготами, а потом несколько раз долбануть какой-нибудь кияночкой, облить ледяной водой, дать пару пощечин, морально унизить и сильно ткнуть в висок, то вы получите чуть ли не полную копию раскрасневшихся рож, блуждающих по кирпичным дорожкам.

Прически стали какой-то пародией на волосы, глаза заплыли потом и отказывались открываться, а плечи так немощно опустились, что со стороны могло бы показаться, что по песчаным просторам шагает группа зомби.

И как на зло…

— Ни одной тени.

— А?

— Я о своем.

Действительно, хоть они и не шли по песку, глотающему стопы, но ничего похожего на домики, деревья, стены, холмы просто не было.

— Может… Остановимся?

— Где?

Нигде, в том то и дело. Спрятаться от этой невыносимой жары невозможно.

— Там пещера.

— Чего?

Бром устремил свой взгляд в сторону их движения, но абсолютно ничего не заметил.

— Справа.

— А.

Вдалеке виднелся холм, внутри которого зияла большая черная дыра, а в ней. В ней была тень.

— Пошли.

. .

— Я заметил, что Диана слишком часто отрубается, что-то не так с ее режимом сна.

— Ну, тебе, как доктору, виднее.

Девочка уже посапывала на прохладном песочке, рассыпавшемся в пещере, яростно сражающейся с рвущимся к странникам теплом. Тени благосклонно закрыли обзор на каменные стены, а голоса двух мужчин эхом отскакивали от незримых стенок, уходящих далеко вглубь.

Роберт совершенно расслабился. Удивительно, что он вообще не свалился со своей поклажей, которою без устали тащил всю их нелегкую дорогу. Усы не было видно из-за темноты, и только карие глаза слегка поблескивали во тьме, дружелюбно перемигиваясь по ходу разговора.

— Тебе бы тоже не мешало поспать.

— Согласен, Хьюго, нам всем надо хорошенько отдохнуть.

— Спокойной ночи.

— Спокойной…

Роберт широко зевнул, отчего его глаза, скрываемые за очками, не хило прослезились, он улегся на землю и заснул.