Рейн вставал к инквизиторам, стрелял в воздух, бежал всё дальше и дальше, выискивая В-Бреймона. Коридор пах гарью и сажей, отовсюду слышались выстрелы, приказы, крики, звон. Здание превратилось в поле битвы, и привычная строгость Чёрного дома уступила место хаосу.

Люди где-то взяли лестницы и попытались взобраться на крышу. Инквизиторы отстреливали их, как опытные охотники — мелкую дичь. Пролившаяся кровь заводила толпу всё больше, и в криках уже не было страха, лишь животная ярость.

Рейн пробежал первый этаж, второй, третий и ворвался на крышу. Волосы мигом растрепал ветер, хлопья снега оседали на куртке и уже не таяли. В-Бреймон с отрядом из пятерых человек, среди которых был бледный Анрейк, прицельно стрелял в народ.

Тот, кто хотел уничтожить Совет, сам стал достойнейшим из его представителей.

Рейн перекатился за миг до выстрела и наставил револьвер на В-Бреймон, а тот одновременно поднял ружьё. Следом — пятеро инквизиторов и спустя секунду — дрожащий Анрейк.

На лице Ригарда появилась противная ухмылка.

— Ну, что будем делать? Досчитаем до трёх и откроем огонь?

— Мы можем его убить, — подал голос один из инквизиторов.

— Дело говорят, Рейн, — Ригард ухмыльнулся.

Да, это было правдой. В-Бреймон не был трусом, и он бы не спрятался — в этом не сомневался никто. И не появилось ни одного плана, в котором Рейну удавалось подобраться к нему незамеченным и выстрелить, задушить или зарезать. Ладно. Инквизиция научила многому — пора отплатить ей за преподанные уроки.

— Я пришёл кое-что предложить.

Болтовня ради лишней секунды времени — опасная болтовня ради самой спасительной секунды.

Рейн, продолжая сжимать револьвер, отставил мизинец. Инквизиторы всегда пользовались на заданиях языком жестов. А это тоже задание — только язык пришлось выдумать свой, всего для двоих.

Анрейк резко взмахнул рукой, послышался взрыв, яркая вспышка ослепила глаза. Рейн выстрелил, падая на крышу, в ответ раздались ружейные залпы.

Низко пригибая голову и спину, он на ощупь пополз к лестнице, рухнул в проём и кулем полетел по ступеням. Со стоном, с кряхтением поднявшись, Рейн стянул маску и бросил её под ноги. Он не видел, но чувствовал на себе взгляды, голоса сквозь звон в ушах пробивались неясным шепотом.

Выстрелы утихли — то ли инквизиторы победили, то ли наставили оружие ему на грудь. Но Рейн знал, что с ними, как с дикими псами. Без вожака ничего не сделают. Оскалятся, зарычат, а не бросятся первыми. Он ведь сам столько лет принадлежал этой стае.

Кто-то орал, но Рейн так и не мог разобрать ни звука.

Прильнув к стене, он с трудом разлепил глаза и выглянул в окно. Толпа подхватила Ригарда и разрывала его, как хищник — добычу, и каждый стремился оторвать по кусочку. В-Бреймон ставил себя напротив Совета, говорил, что ближе к народу, чем к кирам. Вот он и вернулся к этому народу.

Но вот тёмные клочья одежды, куски светлой кожи были выпущены — толпа рванулась внутрь через открывшуюся дверь.

— Бегите! Инквизиции больше нет! — заорал Рейн, но не понимал, насколько громким был голос.

Бежать — лишь это могло спасти инквизиторов. Не дожидаясь справедливого суда — да и не было его в Кирии, — люди вынесли приговор, каждому, даже тем, кто покорно выполнял приказы, как те сами делали недавно.

Рейн сквозь слёзы и резь видел, что кто-то побросал ружья, револьверы, бросился в сторону, а кто-то по-прежнему крепко сжимал оружие и стрелял раз за разом. Держась одной рукой за стену, а другой потирая глаза, он тоже побежал по коридору.

Люди с воем и криком срывали двери с петель, переворачивали мебель, хватали инквизиторов, и стены, пол, потолок покрывались кровавыми пятнами.

Рейн не знал, как это остановить — перед ним был не народ Кирии, вышедший на борьбу за свободу, а звери, почувствовавшие голод и готовые утолить его любыми жертвами. И у него самого уже не осталось веры, что это правильно — только страх. И ещё ненависть — к себе, давшему искру такому пламени. Как он мог поверить, что правильно — так?

Рейн выбрался наружу, прячась и отстреливаясь от преследователей, как до этого делали инквизиторы. Он стоял, глядя, как Чёрный дом рушится кирпичик за кирпичиком, а затем разгорается огнём, и бессильно сжимал и разжимал кулаки.

Это — не те, за кого он вышел бороться. Это — не то, ради чего он хотел сражаться. Но он сделал людей и события такими.

Толпа покинула Чёрный дом, как послышались новые громкие крики:

— Откажемся от Церкви!

— Свиней — на убой!

— Лгунам — смерть!

— На восток!

Ближе всего была Восточная Церковь. Та, которую прежде возглавлял отец. Которую он знал лучше собственного дома, где провёл столько часов. Которую сам хотел разрушить. Раньше, не сейчас.

Рейн дрожал и всё молчал, не в силах что-то сказать — слова не вязались, разом забывшись, точно он не умел говорить вовсе.

— На Церковь!

И толпа снова сжала кулаки, высоко подняла оружие, закричала и двинулась дальше на восток. Рейн стоял, смотря вслед, и не знал, как остановить эту мощную грубую силу. Он хотел хаоса, и он получил его. А как теперь получить мир Рейн не знал.

«Аст», — Рейн вспоминал своего демона, пока, найдя друзей, бежал вместе с ними к Восточной Церкви. Тот бы знал, как успокоить людей — да с ним бы и не произошло всего этого! Но недавняя мысль звучала в голове в сотню раз сильнее имени Аста.

Нельзя оправдываться демоном ни за плохие, ни за хорошие поступки. Есть только человек, и вся его судьба — в его же руках. Быть дерьмом или быть сильным — решает он сам, а не голосок в голове или даже громкий возглас общества, а может — власти. А ещё человек сам решает исправлять ли ему ошибки или, пожав плечами, шепнуть «Так вышло, я не хотел».

На бегу Рейн прислушивался к крикам, рыку и визгу, издаваемыми толпой, которая шла по параллельной улице и всё с большей силой взывала к крови. Вот оно — его «так вышло».

И Рейн знал, что он хотел хаоса, ещё как хотел — того, с большой буквы. Таким громким словом обозначал месть за все свои накопившиеся обиды, боли и минуты отчаяния. Не думал, что будет значить этот Хаос по-настоящему. Крепко держался за слова «Революция — это я», шёл на многое, чтобы оправдать их, но теперь их стоило заменить новыми, более правильными.

Рейн первым выскочил из переулка и бросился через пустую площадь к Восточной Церкви. Забежал внутрь, Нелан, Анрейк и Коли — следом.

На возвышении стоял церковник, держа в руках Книгу Братьев. Перед ним пять женщин и трое детей, на коленях, в молитвенном жесте сложили руки и повторяли слова за говорящим. Просили, чтобы революционеры ушли? Или чтобы Совет утихомирил их? Или просто молились о возвращении домой мужей, сыновей, отцов?

Недосказанное предложение застыло в воздухе. Служба резко прервалась, и все уставились на вошедших. Рейн растерянно посмотрел в ответ. Он ведь не знал, совсем не знал, как утихомирить толпу. И ценой этого незнания могли стать вот эти обычные женщины и дети, которые просто пришли помолиться. Люди уже были не способны видеть и слышать — они требовали в жертву всех, кто не присоединялся.

— Закрываем! — скомандовал Рейн и потянулся к тяжёлым дверям.

На краю площади уже показалась толпа. Первые ряды, увидев, как перед ними закрываются двери, рванулись вперёд, не успели и яростно замолотили по дереву.

Рейн махнул рукой, и сначала вчетвером, затем вместе с тремя церковниками они стали баррикадировать дверь хлипкой мебелью.

На пару минут хватит, а потом?

— Здесь есть второй выход? — крикнул Нелан, подходя к женщинам и детям, сбившимся в кучу. Мальчишка лет семи захныкал и прижался к матери, но та сама побледнела и задрожала.

— Нет, — одновременно ответили Рейн и один из церковников — совсем молодой парень, наверное, недавно начавший службу.

Выход действительно был только один — через главный вход, в руки разъярённой толпы.

— Они не успокоятся! — крикнул парень, нервно одёргивая чёрно-белую форму.