– У хаоса нет правил.

– А может быть, это не хаос, Алек, если ты не хочешь надевать пояс, можно, его надену я?

– Разумеется, я его надену. Но если уж Сатана захочет у нас что-то отобрать, его это не остановит. Впрочем, меня не это беспокоит. Однажды он уже окунул нас в Тихий океан – в чем мать родила. А мы выплыли. Помнишь? Меня тревожит другое… Марга, ты заметила, что каждый раз, когда происходило изменение, мы крепко держались друг за друга? Ну хотя бы за руки?

– Заметила.

– Смена миров происходит в мгновение ока. А что случится, если мы не будем вместе? Если не будем держаться друг за друга? Или хотя бы касаться друг друга? Ну-ка, ответь!

Она молчала так долго, что я подумал, будто она не хочет отвечать.

– Угу, – сказал я, – вот и я так думаю. Но мы же не можем все время быть друг с другом, как сиамские близнецы. Нам нужно работать. Моя дорогая, жизнь моя! Сатана, или Локи, или какой-нибудь другой злой дух может разлучить нас навечно, просто воспользовавшись моментом, когда мы телесно не соприкасаемся.

– Алек…

– Да, моя любовь?

– Локи мог сделать это с нами уже давным-давно. Однако же не сделал.

– Но это может произойти в следующее же мгновение.

– Конечно. А может и никогда не произойти.

Все же мы неуклонно двигались вперед, хотя в пути и претерпели еще несколько превращений. Предосторожность, предложенная Маргретой, оказалась действенной, а в одном случае чуть не сработала не в нашу пользу: я едва не схлопотал тюремный срок за незаконное владение серебряными монетами. Однако новое неожиданное превращение (самое быстрое из всех) покончило и с обвинением, и с вещественными доказательствами, и со свидетелями обвинения. Мы вдруг оказались в незнакомом судебном зале и были немедленно выдворены оттуда по причине отсутствия билетов, которые позволяли бы нам там находиться.

Бритва все же осталась со мной: ни коп, ни шериф, ни судебный исполнитель не стали ее конфисковывать.

Передвигаясь обычным способом (мой большой палец и прелестные ножки Маргреты; я уже давно мысленно примирился с тем, что даже неотвратимым можно наслаждаться), мы оказались в прекрасной местности (надо думать, это был Техас): водитель грузовика высадил нас, прежде чем свернуть с 66-го шоссе на проселок.

Из пустыни мы попали в страну зеленых холмов. Стоял дивный день, а мы были усталые, голодные, потные и чумазые, так как наши преследователи – Сатана или кто-то там еще – превзошли сами себя: три смены миров за тридцать шесть часов.

В один и тот же день я дважды нанимался мыть посуду в одном и том же городе и по одному и тому же адресу… и не заработал ни гроша. Трудно получить деньги в «Харчевне одинокого ковбоя», если она у тебя на глазах внезапно превращается в «Гриль Вивиан». А три часа спустя это заведение вдруг стало площадкой для продажи подержанных автомобилей. Единственное, что было хорошо, так это то, что, по счастью (а может быть, заговорщики так и задумали), мы с Маргретой каждый раз оказывались вместе: в одном случае она зашла за мной, и мы оба дожидались, когда хозяин расплатится со мной за работу, а в другом – мы с ней работали на одной кухне.

Из-за третьей смены миров мы потеряли ночлег, оплаченный трудами Маргреты.

Итак, мы – грязные, голодные и усталые – попрощались с водителем грузовика, и моя паранойя разгулялась не на шутку.

Через несколько сотен ярдов мы вышли к ручью – в Техасе, как известно, ручьи дороже драгоценных камней, ничто из желаемого не сравнится с ними.

Остановившись у дренажной трубы, я спросил:

– Маргрета, не хочешь побродить по водичке?

– Милый, я собираюсь сделать куда больше: я не только поброжу, я искупаюсь.

– Хм… Ладно. Пролезь под ограждение, пройди вдоль ручья ярдов пятьдесят, а лучше – семьдесят пять, чтобы тебя с дороги не заметили.

– Возлюбленный, да пусть хоть толпой набегут и заулюлюкают. Я все равно искупаюсь. И… кстати, вода чистая. Как по-твоему, ее можно пить?

– Выше по течению? Конечно. После айсберга мы каждый день чем-нибудь рискуем. Ах, была б у нас еда… Например, горячий пломбир. Или ты предпочитаешь яичницу?

Я приподнял проволоку ограждения, чтобы Маргрета пролезла под нее.

– А может, сойдемся на шоколадном батончике «Ох, Генри!»?

– Тогда уж лучше «Млечный путь», – отвечал я, – если есть из чего выбирать.

– Боюсь, не из чего. Или «Оx, Генри!», или ничего. – Она придержала проволоку для меня.

– Может, хватит уже о еде, которой у нас нет? – Я пролез под проволокой, выпрямился и добавил: – А я сейчас съел бы скунса. Живьем.

– Еда у нас есть, мой дорогой. У меня в сумочке лежит батончик «Ох, Генри!».

Я замер:

– Женщина, если ты шутишь, я тебя выдеру.

– Я не шучу.

– В Техасе, согласно закону, жену можно вразумлять с помощью розги не толще большого пальца руки. – Я показал ей палец. – Ты тут что-нибудь подходящее видела?

– Сейчас поищу.

– А где ты взяла батончик?

– В придорожной забегаловке, где мистер Фачелли угостил нас кофе и пончиками.

Мистер Фачелли подвозил нас среди ночи, как раз перед грузовиком, который высадил нас здесь. Два пончика, сахар и кофе со сливками были нашей единственной пищей за последние сутки.

– Наказание подождет. Женщина, если ты его украла, признаешься мне в этом потом. У тебя действительно есть настоящий, всамделишный «Ох, Генри!» или мне это чудится?

– Алек, неужели ты думаешь, что я способна украсть шоколадный батончик? Я купила его в автомате, пока вы с мистером Фачелли ходили в туалет.

– Но как? У тебя же не было ни одной монетки. Во всяком случае монетки этого мира.

– Верно. Зато в сумочке был десятицентовик, оставшийся после какого-то предыдущего превращения. Конечно, строго говоря, это фальшивая монета. Но я не видела особой беды в том, что машина его съест. И она его съела. Я спрятала батончик, когда вы вышли из туалета, так как трех десятицентовиков у меня не было, а следовательно, я не могла предложить батончик мистеру Фачелли. – Она встревоженно добавила: – А как ты думаешь, это мошенничество? С десятицентовиком?

– Это техническая подробность, в которую я входить не стану… особенно если приму участие в дележе добычи. Кстати, это сделает меня соучастником. Гм… Сначала едим или сначала купаемся?

Сначала мы поели. Отличный завтрак на траве, который мы запили чудесной родниковой водой. Потом мы купались, поднимая фонтаны брызг и беззаботно смеясь. Я вспоминаю об этом как об одном из счастливейших событий в моей жизни. В сумочке Марги оказалось мыло, в качестве полотенца я предложил свою рубашку. Сначала я вытер Маргу, потом вытерся сам. Сухой теплый воздух завершил эту работу.

Все, что случилось после этого, было неизбежно. Я еще никогда в жизни не занимался любовью под открытым небом, а тем более в разгар солнечного дня. Если бы меня кто-нибудь спросил, я бы сказал, что чисто психологически я на это не способен, так как буду ощущать себя скованным и не смогу забыть о том, как неприлично все это выглядит со стороны.

Поражаюсь, но с радостью могу заверить, что, хотя я все время сознавал обстоятельства, в которых все это происходило… они меня нисколько не беспокоили и я вполне справился… Вероятно, причиной был искренний, заразительный энтузиазм Маргреты.

Точно так же мне никогда раньше не приходилось спать нагишом на траве. Думаю, мы проспали около часа.

Когда мы проснулись, Маргрета велела мне побриться. Я не мог бриться сам, так как у меня не было зеркала. Но Маргрета смогла и сделала это со свойственной ей добросовестностью. Мы стояли по колено в воде; я взбивал в ладонях мыльную пену и намыливал лицо, Маргрета брила, а я по мере необходимости намыливался снова.

– Вот, – сказала она наконец и поцеловала меня в знак окончания трудов праведных, – так сойдет. Ополоснись и не забудь помыть уши. А я поищу полотенце. То есть твою рубашку… – Она вскарабкалась на берег, а я наклонился и принялся плескать водой в лицо. – Алек…