– Что это? – спросил я.

– Не могу понять, – ответила она. – Я не знаю этого слова.

Со всеми, кроме нас, разобрались довольно быстро, – похоже, эти люди были здесь уже не первый раз. Из мужчин перед помостом остался только один. Он с улыбкой обратился ко мне. Маргрета ему что-то ответила.

– Что он говорит? – спросил я.

– Спрашивает, умеешь ли ты мыть посуду. Я объяснила, что ты не знаешь испанского.

– Скажи ему, что я, конечно же, умею мыть посуду. Но хотелось бы работы поинтереснее.

Через несколько минут наш долг был уплачен наличными секретарю суда, а мы поступили в распоряжение патрона, сеньора Хайме Валера Гусмана. Он обязался платить Маргрете шестьдесят песо в день, а мне – тридцать плюс возможные чаевые. Судебные издержки составили еще две с половиной тысячи песо, плюс плата за два разрешения на временную работу, плюс налоговый сбор военного времени. Секретарь подсчитал нашу суммарную задолженность, а затем, разделив ее на заработок, объявил, что через сто двадцать один день – то есть через четыре месяца – наши обязательства перед патроном будут удовлетворены. Если, конечно, у нас не будет сторонних расходов…

Секретарь объяснил нам, как пройти к заведению нашего патрона – ресторану «Панчо Вилья». Сам патрон уже отбыл в своей машине. Патроны разъезжают на машинах, пеоны – на своих двоих.

Иногда за мытьем грязной посуды я забавлялся, высчитывая, какой высоты стопку тарелок я вымыл с тех пор, как начал работать на нашего патрона дона Хайме. Стопка из двадцати обычных для «Панчо Вилья» тарелок составляла около фута. Чашку с блюдцем или два стакана я решил считать за одну тарелку, ведь в стопку их никак не уложишь. Ну, или как-то так…

Высота маяка в Масатлане составляла пятьсот пятнадцать футов, то есть он был всего на сорок футов ниже памятника Вашингтону. Я прекрасно помню тот день, когда закончил мыть первую стопку тарелок высотой с маяк. Я загодя сказал Маргрете, что скоро достигну своей цели и что это произойдет, вероятно, либо вечером в четверг, либо утром в пятницу.

Это случилось вечером в четверг. Я выскочил из подсобки, встал в дверях из кухни в обеденный зал, поймал взгляд Маргреты и вскинул над головой руки, сцепленные в боксерском приветствии.

Маргрета бросила принимать заказ у какой-то семьи и зааплодировала. Потом она объяснила посетителям, что произошло, а через несколько минут появилась на пороге подсобки и передала мне банкноту в десять песо – подарок от главы семейства. Я попросил поблагодарить его от моего имени и сказать, что только что заложил фундамент нового «маяка», который посвящаю ему и его семье.

В свою очередь сеньора Валера отправила мужа, дона Хайме, выяснить, почему Маргрета отлынивает от работы и устраивает дурацкие представления… Дон Хайме захотел узнать, сколько я получил на чай, – и подарил мне еще столько же.

У сеньоры не было причин жаловаться – Маргрета была не только лучшей официанткой, но и единственной, говорившей на нескольких языках. В тот день, когда мы начали работать на сеньора и сеньору Валера, в кафе пригласили маляра, поручив ему написать броское объявление: «Англиски говорит тут», после чего Маргрета стала не только обслуживать англоговорящих гостей, но и составляла меню на этом языке (цены в котором были на сорок процентов выше, чем в меню на испанском).

Дон Хайме оказался неплохим хозяином. Он славился добрым нравом и в целом справедливо относился к слугам. После того как мы проработали около месяца, он объяснил мне, что не выкупил бы меня, если бы не судья, который выставил нас с Маргретой на торги с условием совместного выкупа, поскольку мы супружеская пара. (Иначе я оказался бы батраком на плантациях и виделся бы с женой чрезвычайно редко – да, дон Амброзио был прав, назвав дона Клементе добрым судьей.)

Я ответил, что сознаю свое счастье, однако, решив нанять Маргрету, дон Хайме просто продемонстрировал свою дальновидность.

Дон Хайме признал правоту моего замечания. Оказывается, вот уже несколько недель он по средам посещал торги в поисках женщины или девушки, говорящей на двух языках и умеющей обслуживать посетителей, и меня выкупил только ради Маргреты, однако теперь нисколько не жалел об этом, поскольку подсобные помещения, тарелки и столовое серебро блистали невиданной прежде чистотой.

Я заверил его, что считаю большой честью внести свою скромную лепту в поддержание престижа и доброго имени ресторана «Панчо Вилья» и его многоуважаемого патрона дона Хайме.

По правде говоря, я просто не мог удержаться, чтобы не отдраить подсобку. Сначала я думал, что пол в ней земляной – на нем было впору выращивать картошку, – однако под полудюймовым слоем грязи оказался весьма приличный цементный. Я его отскоблил, а затем тщательно поддерживал чистоту – мои ноги все еще были босы. А еще я потребовал порошок против тараканов.

Каждое утро я истреблял тараканов и дочиста мыл пол. Каждый вечер после работы я посыпал все вокруг отравой. По-моему, полностью избавиться от тараканов невозможно, но их можно оттеснить, заключить с ними своего рода перемирие, но оставаться в постоянной боевой готовности.

Что же до качества мытья посуды, то иначе и быть не могло. Моя мать страдала грязебоязнью в острой форме, и я, выросший в большой семье, с семи до тринадцати лет мыл и вытирал посуду под зорким материнским присмотром (затем я стал разносчиком газет, что уже не оставляло времени для мытья тарелок).

Однако не думайте, что мытье посуды – мое любимое занятие. Я терпеть не мог этого в детстве – не могу терпеть и теперь.

Тогда почему я делал это? Почему не сбежал?

Разве трудно понять? Мытье тарелок позволяло мне быть рядом с Маргретой. Бегство, может быть, и заманчиво для некоторых должников – вряд ли здесь рьяно преследовали тех, кто бежал под покровом ночи. Однако для супругов, один из которых яркая блондинка (да еще в стране, где блондинки особенно привлекают внимание), а другой ни слова не говорит по-испански, бегство вряд ли возможно.

Мы оба работали как про`клятые – с одиннадцати до одиннадцати, за исключением вторника, с номинальными перерывами на сиесту (два часа) и на ланч и обед (по полчаса), зато оставшиеся в сутках двенадцать часов безраздельно принадлежали нам. Да еще целые сутки по вторникам!

Такого чудесного медового месяца мы не провели бы даже на Ниагарском водопаде! У нас была крошечная комнатка на чердаке в задней части здания, которое занимал ресторан. Там было жарко, но мы редко появлялись дома днем, а к одиннадцати вечера там уже становилось вполне терпимо, независимо от того, насколько жарким выдался день. В Масатлане жители того общественного слоя, к которому мы теперь принадлежали (то есть самого низшего), по большей части обходятся без канализации. Но мы жили в здании ресторана, где был сливной туалет с проточной водой; днем мы пользовались им вместе с прочими работниками, а остальные двенадцать часов в сутки он был в нашем полном распоряжении. (Во дворе был дощатый сортир, к услугам которого я иногда прибегал в рабочие часы, но Маргрета им никогда не пользовалась.)

Душ находился на первом этаже, рядом с туалетом для служащих, а поскольку горячей воды в подсобке требовалось много, в доме стояла большая газовая колонка. Сеньора Валера регулярно отчитывала нас за перерасход горячей воды («Газ тоже стоит денег!»). Мы молча выслушивали ее и продолжали брать столько кипятка, сколько нам было нужно.

По закону патрон был обязан обеспечивать нас кровом и едой (еще и одеждой, но об этом я узнал много позже), поэтому мы ели в ресторане – разумеется, не фирменные блюда, но вполне приличную еду – и комнату нам отвели там же.

«Лучше блюдо зелени, и при нем любовь, нежели откормленный бык и при нем ненависть!» Мы были вместе, и этого нам хватало.