– Ваши деньги? О! Votre portefeulle[2]. Прошу прощения. Мой английский оставляет желать лучшего. Офицер корабля, руководивший вашей экскурсией, взял его на хранение.

– Очень мило с его стороны. Но как я заплачу вашему брату? У меня нет ни франка!

В общем, мы договорились. Сопровождавший экскурсию офицер, понимая, что, забрав бумажник, оставляет меня без гроша, оплатил мою доставку на корабль вперед. Мой приятель-канак проводил меня до машины своего брата и представил последнему, что оказалось весьма затруднительно, так как у брата знание английского ограничивалось словами «О’кей, шеф», а я так и не разобрал, как звали кузена переводчика.

Автомобиль был триумфом веры и упаковочной проволоки. Мы грохотали до пристани на полном газу, распугивая кур и легко обгоняя новорожденных козлят. Я почти потерял способность глядеть по сторонам, ибо был ошеломлен тем, что случилось перед самым нашим отъездом. Туземцы дожидались автобуса, который должен был приехать за ними, и нам пришлось продираться сквозь толпу. Вернее сказать, мы лишь попытались продраться. Меня зацеловали. Меня целовали все до единого. Мне уже случалось лицезреть поцелуйный обряд полинезийцев, заменяющий здесь привычные нам рукопожатия, но впервые пришлось испытать его на себе.

Мой друг-переводчик пояснил:

– Вы вместе с ними прошли сквозь огонь и теперь стали почетным членом их общины. Они жаждут заколоть для вас свинью. И задать в вашу честь пир.

Я постарался ответить сообразно обстоятельствам и одновременно объяснить им, что сначала должен вернуться домой, а дом лежит за «большой водой», а уж потом, в один прекрасный день, ежели будет на то Господня воля, я вернусь сюда. На этом мы расстались.

Но ошеломило меня не столько это. Любой непредвзятый судья должен будет признать, что я достаточно широко смотрю на вещи и прекрасно понимаю, что в мире есть места, где моральные стандарты ниже американских и где люди не почитают за бесстыдство обнажать свое тело. Знаю я и то, что полинезийские женщины ходили голыми до пояса, покуда до них не добралась цивилизация. Да что там говорить! Я же почитываю иногда журнал «Нейшнл географик».

Однако я никак не ожидал увидеть это собственными глазами.

Перед тем как я прогулялся по раскаленным углям, жители деревни были одеты именно так, как вы думаете, – преимущественно в юбочках из травы, – однако груди у женщин были прикрыты.

Но когда они целовали меня на прощание – все оказалось уже не так. Я хочу сказать, что подобные свидетельства стыдливости были отброшены. Ну в точности как в «Нейшнл географик».

Признаться, я очень ценю женскую красоту. Эти восхитительные признаки женственности – если их рассматривать в соответствующей обстановке, когда шторы добродетельно задернуты, – могут выглядеть весьма заманчиво. Но на пятом десятке (точнее, в сорок с лишком!) – это уж явно перебор. Я увидел женских бюстов больше, чем когда-либо видел за один раз, а может быть, и за всю жизнь. Во всяком случае, вполне достаточно, чтобы довести до коллективного умопомрачения всех членов Евангелического епископального общества содействия поддержанию целомудрия и морали.

Вот если бы меня предупредили хоть немного загодя, я наверняка с удовольствием воспринял бы сей новый для меня опыт. А в том виде, как получилось, опыт оказался слишком нов, слишком обилен для переваривания и слишком скоротечен; извлечь из него удовольствие можно было лишь ретроспективно.

Наш тропический «роллс-ройс» наконец со скрипом остановился, благодаря совместным усилиям ножных и ручных тормозов, а также компрессора. Я с трудом очнулся от глубочайшей эйфории. Мой водитель объявил:

– О’кей, шеф!

– Это не мой корабль! – воскликнул я.

– О’кей, шеф?

– Ты привез меня не к тому причалу. Хм… причал-то вроде прежний, но корабль совсем другой!

В этом я был абсолютно уверен. Теплоход «Конунг Кнут» имел белые борта и надстройки, а также залихватски скошенную фальшивую трубу. Эта же посудина была выкрашена преимущественно в красный цвет, и на ней торчали четыре высокие черные трубы. Наверное, это не теплоход, а пароход. И стало быть, он устарел уже много-много лет назад.

– Нет! – воскликнул я. – Нет!!!

– О’кей, шеф. Votre vapeur… voila![3]

– Non![4]

– О’кей, шеф.

Он вылез наружу, обошел машину, открыл дверь с той стороны, где сидят пассажиры, схватил меня за руку и сильно потянул. Хотя я был в приличной форме, но его рука оказалась отлично натренированной благодаря постоянным упражнениям в плавании, лазании за кокосовыми орехами, вытаскивании рыболовных сетей и туристов, которые не желают выходить из такси. Так что я вышел.

Он прыгнул в машину, крикнул: «О’кей, шеф! Merci bien! Au ‘voir!»[5] – и был таков.

Хочешь не хочешь, а пришлось карабкаться по сходням незнакомого корабля, дабы разузнать, если удастся, о том, что случилось с «Конунгом Кнутом». Когда я поднялся на борт, вахтенный старшина, который стоял у трапа, отдал честь и произнес:

– Добрый день, мистер Грэхем. Мистер Нильсен оставил для вас пакет. Минуточку… – Он поднял крышку конторки и вытащил большой коричневый пакет из плотной бумаги. – Вот, пожалуйста, сэр.

На конверте было написано «А. Л. Грэхему, каюта С-109». Я вскрыл конверт и обнаружил в нем потрепанный бумажник.

– Все в порядке, мистер Грэхем?

– Да, благодарю вас. Передайте мистеру Нильсену, что я все получил, ладно? И заодно мою глубокую благодарность…

– Разумеется, сэр.

Я заметил, что это палуба D, и поднялся на один пролет, чтобы найти каюту С-109.

Однако в порядке было далеко не все. Моя фамилия не Грэхем.

Благодарение Господу, на всех кораблях типовая система нумерации кают. Поэтому каюта С-109 находилась именно там, где и должна была находиться, – на палубе С, в начале ряда кают по правому борту, между С-107 и С-111. Я добрался до нее, не встретив никого из посторонних. Подергал дверную ручку – закрыто. Видно, мистер Грэхем прислушивался к советам судового казначея закрывать дверь на ключ, особенно во время стоянки в портах.

Ключ, подумал я мрачно, наверняка лежит в кармане штанов мистера Грэхема. А где же сам мистер Грэхем? Приготовился схватить меня при попытке залезть в его каюту? Или пытается открыть мою каюту, пока я пробую войти в его?

Имеется ничтожный, но все же не совсем нулевой шанс, что к чужому замку может подойти любой ключ. В моем кармане лежал ключ от каюты на теплоходе «Конунг Кнут». Я решил его попробовать.

Что ж, попытка не пытка. Пока я стоял, размышляя, что же делать дальше – плюнуть на все или помереть на этом самом месте, – за моей спиной раздался нежный голосок:

– Ах, мистер Грэхем!

Это была очаровательная юная особа в костюме служанки (поправка: в форме горничной). Она скользнула ко мне, взяла висевший у нее на поясе универсальный ключ и открыла дверь каюты С-109, продолжая щебетать:

– Маргрета просила меня дождаться вашего возвращения. Она сказала, что вы забыли ключ от каюты на столике. Она там его и оставила, а мне велела вас встретить и открыть вам дверь.

– Вы очень любезны, мисс… э-э-э…

– Меня зовут Астрид. Я обслуживаю такие же каюты по левому борту, Марга и я помогаем друг другу. Она сегодня днем взяла отгул, сошла на берег. – Она распахнула дверь. – Вам больше ничего не нужно, сэр?

Я поблагодарил ее, и она ушла. Потом закрыл дверь на ключ и на задвижку и, рухнув в кресло, буквально затрясся от перенесенного ужаса.

Минут через десять я встал, прошел в ванную и умылся ледяной водой. Я все еще ничего не понимал и по-прежнему был испуган, но нервы уже не трепетали подобно флагу на сильном ветру. С того самого момента, как я стал подозревать, что происходит нечто исключительно странное, мне удалось держать себя в руках. Когда же это началось? Тогда, когда мне показалось, что все происходящее в огненной яме выглядит нереальным? Или позже? С полной уверенностью можно было утверждать, что это уже случилось, когда я увидел, что один корабль водоизмещением в двадцать тысяч тонн подменен другим.