– Ох! – Я полез в карман, вынул стопку сбереженных банкнот и протянул двадцатидолларовую купюру Стиву. – Ничего с ними не случилось. Вот, посмотри.

Он принялся внимательно изучать банкноту.

– «Законное средство оплаты государственных и частных долгов». Звучит что надо. Но что за клоун тут намалеван? И с каких это пор у нас печатаются двадцатидолларовые банкноты?

– В твоем мире, видимо, их никогда не было, точно так же как и в моем. А намалеван на ней Уильям Дженнингс Брайан, президент Соединенных Штатов с тысяча девятьсот тринадцатого года по тысяча девятьсот двадцать первый.

– У нас в школе имени Хораса Манна в Акроне такого не проходили. В жизни о нем не слыхал.

– А меня учили, что он был избран в тысяча восемьсот девяносто восьмом, а не шестнадцатью годами позже. В мире же Маргреты вообще не было президента Брайана. Послушай, Маргрета! А может, на этот раз мы попали в твой мир?!

– Почему ты так думаешь, милый?

– Может, да, а может – нет. Когда мы из Ногалеса ехали на север, я не заметил ни аэродромов, ни каких-либо признаков их существования. А сейчас вспомнил, что за весь день не видел и не слышал ни единого реактивного самолета. И других летательных машин – тоже. А ты?

– Нет. Нет, я тоже не слышала. Но я о них и не думала. – Помолчав, она добавила: – Однако я почти уверена, что они над нами не пролетали.

– Вот видишь! А может быть, это мой мир? Стив, как у вас тут с аэронавтикой?

– Аэро… чем?

– Ну, с летательными машинами. Реактивными самолетами. С любыми самолетами. И с дирижаблями. У вас есть дирижабли?

– Знаешь, я таких слов даже и не слышал. Что, вот так и летают по воздуху, как птицы в небе?

– Да! Да!

– Нет, конечно, ничего такого у нас нет. Или ты имеешь в виду воздушные шары? Воздушный шар я видел.

– Нет, я не о них говорю. Хотя дирижабль – тоже в некотором роде воздушный шар. Только не круглый, а длинный, вроде сигары. И в движение приводится моторами, вроде твоего грузовика, и делает сто миль в час и более; обычно они летают на высоте одной-двух тысяч футов. А над горами куда выше.

Впервые Стив по-настоящему удивился, до этого ему было просто интересно.

– Боже милостивый! И ты действительно видел нечто подобное?

– Да я на них сам летал, и не один раз. Впервые прокатился на дирижабле, когда мне было двенадцать лет. Ты ведь учился в Акроне? В моей вселенной Акрон – это город, где строят самые большие, самые быстроходные и самые лучшие в мире воздушные корабли.

Стив покачал головой:

– Надо же! Вечно я из-за всякой ерунды пропускаю самое интересное. Видно, так уж устроена жизнь! Мэгги, а ты видела воздушные корабли? Летала на них?

– Нет, в моем мире их не было. Но в летательной машине побывать пришлось. Это был aeroplano. Всего один раз. Это так восхитительно. И страшно. Но я с удовольствием полетала бы еще разок.

– С тебя станется. А вот у меня от страха вывернуло бы кишки. Но я все равно полетел бы, пусть бы эта штука даже угробила меня. Ребята, знаете, а я вам верю. Такого не придумаешь. Ну, еще и ваши деньги. Если, конечно, это деньги.

– Это деньги, – настаивал я, – деньги другого мира. Посмотри на них внимательно, Стив. Совершенно очевидно, что это не деньги твоего мира. Но это не фальшивые деньги, и не реквизит для театральных постановок. Неужели кому-то придет мысль делать такую сложную гравировку для «игрушечных» банкнот? Гравер делал клише, явно полагая, что напечатанные деньги пойдут в обращение… и тем не менее в них все неправильно с точки зрения этой вселенной, даже двадцатидолларовое достоинство – первое, что тебе самому бросилось в глаза. Погоди-ка. – Я порылся в другом кармане. – Ага! Вот, взгляни! – Я вытащил бумажку в десять песо королевства Мексика. Бóльшую часть денег, которые мы накопили перед землетрясением – чаевые Маргреты, заработанные в «Панчо Вилья», – я сжег как бесполезные, но несколько бумажек оставил на память. – Погляди-ка на эту. Испанский знаешь?

– По-настоящему нет. Еду кое-какую заказать смогу. Нахватался в техасских забегаловках. – Он поглядел на бумажку. – Вроде порядок.

– Посмотри внимательнее, – попросила Маргрета. – Видишь, напечатано «Reino»? А разве тут не должно стоять «Republika»? Или Мексика в вашем мире – тоже королевство?

– Нет, республика… Она осталась такой отчасти с моей помощью. Когда я служил в морской пехоте, меня отрядили в избирательную комиссию. Вы себе не представляете, как много может сделать горсточка вооруженных до зубов морпехов, если надо обеспечить честные выборы. О’кей, друзья, уболтали. Мексика не королевство – а бродяги, у которых нет ни гроша на обед, не набивают карманы мексиканскими деньгами, утверждающими обратное. Может, я и спятил, но я вам верю. Только как же все это объяснить?

– Стив, – сказал я спокойно. – Я и сам не знаю. Самое простое объяснение: у меня крыша поехала, а все это – просто бред. И я, и ты, и Маргрета, и этот ресторан, и этот мир – все это фантом, порожденный моим горячечным воображением.

– Может, ты и воображаемый, а вот мы с Мэгги – самые что ни на есть настоящие. А по-другому никак нельзя?

– Хм… это как посмотреть… Ты Библию читал?

– Ну… и да и нет. Поскольку я много езжу, то частенько маюсь бессонницей, а почитать, кроме Гедеоновой Библии, и нечего. Так что иногда читаю.

– Ты помнишь Евангелие от Матфея, главу двадцать четвертую, стих двадцать четвертый?

– Нет, а что, должен помнить?

Я процитировал ему это место.

– Это одна возможность, Стив. Смены миров могут быть знаками, посланными самим Сатаной, чтобы обмануть нас. С другой стороны, они могут быть предвозвестниками конца света и пришествия Христа во царствие свое. Вот послушай Слово: «И вдруг, после скорби дней тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются; Тогда явится знамение Сына Человеческого на небе; и тогда восплачутся все племена земные и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою; И пошлет Ангелов Своих с трубою громогласною, и соберут избранных Его от четырех ветров, от края небес до края их». В общем, все сводится вот к чему, Стив. Может быть, это фальшивые знаки бед и несчастий, предвещающие конец, а может, это чудеса, знаменующие парусию, Второе пришествие. Так или иначе, мы подошли к концу света. Возрожден ли ты?

– Мм… Нет, наверное. Меня крестили давным-давно, когда я был еще слишком мал, чтобы сообразить, о чем идет речь. В церковь я почти не хожу, если не считать свадеб и похорон. И даже если меня разок и омыли, с тех пор я успел изрядно подзапылиться. Так что я вряд ли подхожу под требуемый стандарт.

– Увы, не подходишь. Стив, близится конец света, и Христос снова грядет к нам. Самое главное, что должен сделать ты, да и все остальные, – это принести грехи свои к ногам Иисуса, чтобы Он смыл их кровью своей и чтобы ты возродился в Нем. Ибо не будет тебе иного предупреждения. Сперва раздастся глас трубный, и ты либо окажешься в объятиях Христа, счастливый и невредимый на веки вечные, или будешь низвергнут в огонь и серу кипящую, обреченный на вечные муки.

– Вот те на! Алек, ты никогда не думал стать проповедником?

– Еще как думал.

– Знаешь, тебе не думать надо, а просто стать им. Ты говоришь так, будто веришь каждому произнесенному слову.

– А я и верю.

– Оно и видно. Ладно. В общем, из уважения к тебе обещаю, что основательно обмозгую это дельце. А пока будем надеяться, что сегодня Второе пришествие еще не состоится, а то у меня груз, который следует доставить по назначению. Хейзел! Дай-ка счет, милочка: мне уж давно пора смотреть дорожные картинки.

Три бифштекса стоили три девяносто, шесть кружек пива еще шестьдесят центов, то есть всего четыре пятьдесят. Стив расплатился «полуорлом» – монетой, которую я видел только в нумизматических коллекциях. Мне очень хотелось рассмотреть ее получше, но я не мог найти предлога.

Хейзел взяла ее и осмотрела со всех сторон.