Шесть гиперболоидов Шухова на Оке долго являлись опорами для линий электропередач, пока не была изменена траектория прокладки последних. Нои после этого башни продолжали стоять, радуя глаз. Начиная с 1989 года четыре башни были демонтированы на металлолом. Оставались лишь две, самые высокие по 128 метров высотой, признанные законом Нижегородской области № 204 от 20.08.1997 года памятниками культурного наследия, охраняемыми государством. Но это не спасло их от разрушения — весной 2005 года один гиперболоид все же разобрали на металлолом. Сегодня остался лишь один шуховский гиперболоид, он находится в 12 километрах от города Дзержинска на левом берегу Оки, за поселком Дачный, и стоит на кольцевом бетонном фундаменте диаметром 30 метров. Его верхняя секция увенчана горизонтальной стальной траверсой длиной 18 метров для крепления трех высоковольтных проводов. Эту башню успели спасти — «добрые люди» приехали с болгарками и срезали 16 из 40 продольных стержней в ее опорной части, из-за чего памятник архитектуры пришел в аварийное состояние и мог рухнуть в любой момент^{217}. Срочные противоаварийные работы в 2007 году предотвратили обрушение башни. Учитывая общий уровень варварства, нельзя исключать и рецидивов, потому у башни впору поставить милицейский пост. К слову, башне на Шаболовке неорганизованное варварство не грозит — ведь она находится на охраняемой территории, а значит, когда-то развалится сама, без участия рук человеческих. Сегодня в России сохранилось, таким образом, лишь два многосекционных гиперболоида инженера Шухова.

Что же касается электрификации, то еще одним вкладом Шухова в эту область является разработанный им метод подъема опор линий электропередачи (ЛЭП) в готовом виде, получивший большое распространение в СССР. Мачты ЛЭП предварительно собирались на площадке и поднимались методом скользящего опирания или методом опрокидывания с использованием неподвижного шарнира — так называемый метод «падающей стрелы». Так, в частности, были установлены более 1600 опор различных типов ЛЭП на участке Свирь — Ленинград в 1930–1932 годах.

С начала 1920-х годов Шухов становится все более востребованным — его включают во всевозможные комиссии, просят выступить консультантом, поучаствовать в различных проектах. Он даже заседает в ЦЕКУБУ — Центральной комиссии по улучшению быта ученых, созданной в 1921 году. Как авторитетный специалист с мировым именем, он очень нужен не только старой, но и новой власти. Большевики его терпят — так можно выразить отношение к Шухову. Недаром Лев Троцкий скажет о пассажирах «философского парохода», отправившихся с билетом в один конец в 1922 году: «Мы этих людей выслали потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно»^{218}.

По-прежнему широк диапазон его инженерной деятельности — деревянные трубопроводы для воды, турбобуры, глубоководный подводный аппарат «Батискаф», газопроводы, гиперболоидные башни, стропила, эстакада для ленинградского порта, а 3 мая 1923 года в его дневнике упоминаются даже танки… И все это помимо основной проектной деятельности и технического руководства бывшей фирмой Бари — ее конторой и котельным заводом. А 1920 году он приходит в родную альма-матер (с 1918 года — Московское высшее техническое училище) преподавать.

С начала 1920-х годов жизнь понемногу начала налаживаться, причиной чего явился нэп — провозглашенная Лениным в марте 1921 года новая экономическая политика, нацеленная на временное ослабление жесткого режима военного коммунизма со всеми его продразверстками. Нэп «означает переход к восстановлению капитализма в значительной мере. В какой мере — этого мы не знаем…» — откровенничал Ильич в октябре 1921 года на II Всероссийском съезде политпросветов. Воспользовавшись незнанием большевиков, инициативу быстро захватил частный капитал, начав вкладывать деньги в развитие промышленности. Возникли кооперативы, тресты, акционерные общества, синдикаты, в Советскую Россию потянулись еще недавно преследуемые капиталисты — устраивать концессии и, как говорил один из героев «Двенадцати стульев», — «договора с большевиками подписывать». Свою лепту в расцвет экономики внесла денежная реформа 1922–1924 годов, сделавшая рубль конвертируемой валютой.

Шухов, испытывавший к новой власти неприязнь (большевиков, со слов сына Сергея, он называл невежественными людьми с красными книжками, преследующими непонятные цели), в данном случае мог только приветствовать нэп. Ведь как он намучился на строительстве башни на Шаболовке — рабочие, вместо того чтобы работать даром, приближая мировую революцию, бастуют, требуя большей оплаты, которую успевает за время забастовки съесть инфляция; миллионы не умещаются в кармане, а купить на них можно все меньше: того нет, сего нет. В своих записях в июне 1920 года Шухов отмечает жуткий дисбаланс в экономике: денег в обороте 2 тысячи миллиардов, а до войны было в тысячу раз меньше, следовательно, при прежней стоимости муки в 1 рубль и нынешней в 100 тысяч за пуд, на одного жителя теперь приходится в 75 раз меньше муки, чем раньше. Шухов делает расчет и приходит к выводу: обеспечить хлебом голодающую страну может всего лишь одна губерния, по территории равная Астраханской. Но это в теории, пока же в России царит экономическая разруха, по сути, и повлекшая ту самую аварию на строительстве его башни. А была еще и разруха в головах — диагноз профессора Преображенского, который будто слетел с уст Шухова.

Благодаря нэпу и свободной торговле в Москве открылись рынки, частные магазины, полки наполнились товарами и деликатесами, вкус которых покупатели успели позабыть за время Гражданской войны. Появилась и любимая Шуховым икра, а еще нэпманы — частные предприниматели, чей удел в глазах временно притаившегося пролетариата состоял в том, чтобы день и ночь напролет веселиться в кабаре и ресторанах и слушать «Бублички» и «Лимончики». Уже в 1925 году нэпманы будут лишены согласно принятой Конституции избирательных прав как «нетрудовые элементы». В этом тоже был парадокс — выборов большевики не проводили, а право выбирать отобрали! Тем не менее до конца 1920-х годов частный капитал еще как-то терпели — надо же восстанавливать производство…

Как раз в этот период — короткое время больших ожиданий — в СССР стали приезжать иностранные бизнесмены. В 1921 году к Ленину нагрянул Арманд Хаммер, провернувший крайне удачную сделку: он Советам — пшеницу, а они ему — золото-бриллианты, пушнину и черную икру. А к Шухову из-за океана на голову свалилась целая делегация от нефтяного концерна «Синклер ойл» — главного конкурента «Стандард ойл», с которой мы уже встречались на этих страницах. «Синклер ойл» была создана Гарри Синклером из Оклахомы в 1916 году и до сих пор хорошо известна своим логотипом в виде большого зеленого бронтозавра (подразумевающего, что нефть образовалась именно в эпоху динозавров). Получилось как в поговорке: «Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе». В роли горы выступал Шухов, когда-то не захотевший остаться в Америке.

С чего это вдруг американские нефтяники пожаловали в советскую столицу? Дело было в разгоревшейся борьбе за право разработки нефтяных месторождений большевистской России. Борьба велась между британскими и американскими капиталистами. Синклер предложил Москве заключить контракт на концессию по разработке нефтяных месторождений Сахалина и Баку. А реализацией добытой нефти могло бы заниматься совместное предприятие, которым стороны управляли бы на равных правах, что в итоге позволило бы им распределять прибыль от продажи нефти поровну.

Столь стремительное де-факто признание американцами советской власти (а по-другому это и невозможно интерпретировать) еще раз доказало, что деньги не пахнут, а если и пахнут, то только нефтью или газом. Дело оставалось за малым — найти инвестиции в размере, превышающем 100 миллионов долларов. Естественно, что означенная сумма должна была прийти из США (у Ленина в это время даже на шуховскую башню денег не хватало), но только после установления дипломатических отношений, что весьма важно. Будучи близок к Республиканской партии, Гарри Синклер намеревался оказать влияние в этом вопросе на президента-республиканца Уоррена Гардинга. Возможно, что все и пошло бы как по маслу и США признали бы СССР задолго до 1933 года, если бы не коррупционный скандал, которыми характеризовалось президентство Гардинга. Одного из ближайших к президенту государственных деятелей обвинили во взятках при распределении участков нефтяных месторождений в Вайоминге. Установление дипломатических отношений пришлось отложить — президент испугался обвинений в симпатиях к большевикам (актуально!), а в 1923 году Гардинг неожиданно умер, в 57 лет. Поговаривают до сих пор, что президента-ловеласа могла отравить его обиженная супруга, а тот самый коррупционный скандал вспыхнул уж очень кстати и был спровоцирован британской разведкой, не желавшей допустить заключения выгодных нефтяных контрактов между СССР и США. Пришедший ему на смену Джон Калвин Кулидж уже не так привечал Гарри Синклера.