Неожиданная смерь Годунова несомненно была выгодна боярской оппозиции, многие ее представители уже тайно или явно перешли на сторону самозванца и готовы были впустить его в Москву. Как показали дальнейшие события, приход к власти Лжедмитрия оказался удачным и для англичан, которые, как подчеркнул автор книги о посольстве Смита, получили сообщение о смерти царя Бориса дней на десять раньше, чем власти в Вологде. Вологодские чиновники не поверили Смиту, когда он сообщил им день, час и обстоятельства смерти и похорон государя. Полученное известие, как указывается в книге, огорчило Смита, ибо потеря «в самый разгар смуты, их лучшего и мудрейшего руководителя» грозила россиянам многими бедствиями.
По согласованию с местными властями, которые не без колебаний дали согласие, сэр Томас отправил в Москву специального гонца. Им стал Эдвард Черри, один из сотрудников Московской компании, который сопровождал посла еще из Лондона. Смит выбрал его «как человека, владеющего русским языком, знакомого с настроением различных партий в стране и, благодаря своей обходительности, без труда могущего уладить все ему нужное в каждом городе; к тому же он, без сомнения, хорошо понимал всю важность данного ему поручения, которое именно он только мог исполнить с надлежащею тщательностью и быстротой». Суть данного Черри поручения осталась загадкой. Кстати, это оказалось последнее упоминание о Черри в книге. Автор не сообщил ничего об итогах его миссии и вообще вернулся ли он в Вологду. Автор также не указал сколько человек его сопровождали в «опасном» возвращении в Москву, и сколько из тех 150 сопровождавших английское посольство осталось с сэром Смитом.
В Вологде англичане оставались до шестого мая, то есть без малого 40 дней, и внимательно следили за развитием событий в Москве, «досадуя на крайне неправильное получение, и то случайных, известий, которые все были дурного содержания». Тем не менее сэр Томас решил еще более отдалиться от Москвы и спуститься вниз по реке до Холмогор. Свое решение он объяснял двояко: «как потому, что там он скорее мог получать вести, приходившие из Англии, так и для того, чтобы благополучно освободиться от опасения какой-либо невзгоды»125. Основанием для беспокойства английского посла по поводу «невзгоды» стали «невероятные и нелепые» слухи, распространявшиеся в народе. Английский автор «Путешествия…» утверждал, например, что «необыкновенная заботливость властей относительно предоставленного послу содержания, также как и просторные, отлично построенные ладьи, каких не помнили и старожилы», объяснялись тем, что царь Борис, переодетый в английский костюм, был в составе посольства и готовился бежать в Англию. Представляется, однако, что англичанин несколько исказил реальные причины опасений, которые вполне оправдались, когда посольство, наконец, добралось до Архангельска. Здесь отношение к англичанам переменилось радикально. «За день до нашего отплытия, – пишет автор «Путешествия…», – вследствие обиды, причиненной одним из русских английскому матросу, вышла большая суматоха, во время которой простой народ, вооружась каменьями и дубинами, напал на англичан с такою яростью, что ворота английского дома были вышиблены, жилым помещениям грозила опасность быть разграбленными, окна в доме были выбиты, а в пакгаузы насильно ворвалась толпа, причем с несколькими английскими купцами обошлись весьма круто, а иные из них даже подверглись побоям; наконец, от грозившей опасности не был свободен и сам посланник. Для отместки английские и голландские матросы высадились было со своих судов на берег с намерением открыть стрельбу, но их уговорили воздержаться, и все было мирно улажено, хотя и не без некоторого урона, главным образом со стороны русских».
Следует добавить, что погром англичан, как об этом сообщил сам Смит в письме дьяку посольского приказа А.И. Власьеву, продолжался два часа. Это была кульминация конфликта, назревавшего уже, видимо, давно. В том же письме Смит жаловался на одного из приставов, Тимофея Матвеевича, сопровождавшего английское посольство до Архангельска: «Он во многих случаях обходился со мной весьма дурно». Странное поведение пристава, официального лица, выполняющего протокольные функции, объяснить крайне сложно, если не допустить, что таково было всеобщее отношение к англичанам в тот момент. В том же письме Смит жалуется на то, что по приезде в Архангельск ему «с большим затруднением удалось получить всего один покой в доме Джона де Уэльса, между тем, как ваша милость изволили назначить мне весь означенный дом». Другие англичане не получили и этого и им пришлось почти месяц прожить на ладьях, на которых их доставили в Архангельск «к великому для посла бесчестью в глазах земляков и иных иностранцев». (Следует ли из этого заключить, что к другим иностранцам отношение было иное?) Послу также не предоставили помещение для кухни, и еду ему пришлось готовить на тех же ладьях и «носить их <блюда> оттуда по улице на виду у всего народа». В довершение Тимофей Матвеевич, по словам посла, «грозил моему служителю, состоящему при мне в переводчиках, что заставит его раскаяться, если он снова появится когда-либо в этих краях, причем осыпал его недостойной бранью».
Конечно, подобное отношение можно списать на высокомерие и спесь англичан, однако более вероятно, что здесь отразился раскол, который произошел в обществе после смерти царя Бориса и убийства молодого царя Федора Борисовича и его матери. Если отношение к Борису Годунову под влиянием слухов о его причастности к гибели царевича Дмитрия в 1591 году, а также после бедствий, обрушившихся на Россию, было, мягко говоря, прохладным, то молодого Федора и его мать царицу Марию, прославившуюся своими благодеяниями, в народе любили. Фёдор, образованный, хорошо подготовленный к царствованию, талантливый и обходительный юноша, уже в 16 лет показал высокое ораторское умение и претендовал на то, чтобы стать одним из выдающихся русских государей. Не случайно Лжедмитрий одним из важнейших условий вступления в Москву выдвигал требование физического устранения Федора. Вполне можно допустить, что слухи о причастности «иноземцев» к убийству Федора могли стать основанием для подобного, мягко говоря, странного отношения к английскому посольству и к английским купцам в Архангельске.
Обстоятельства убийства Федора до сих не удалось прояснить. Как известно, 1 июня 1605 года на Красной площади зачитали «прелестную грамоту» самозванца, который призывал горожан переходить на его сторону. Согласно разрядным записям, при большом скоплении народа выступил также Б.Я. Бельский, подтвердивший истинность «царского» происхождения Лжедмитрия. Как пишут историки, его слова послужили сигналом к мятежу: московский люд, полтора месяца назад присягнувший Федору Борисовичу, захватил царя, его мать, вдовствующую царицу Марию Григорьевну, и сестру, царевну Ксению126. Арестованных поместили на старом подворье Годуновых, а в Москве начался бунт. Описывая обстоятельства бунта и погромов, устроенных в Москве подпоенной толпой, автор «Путешествия…» отмечает: «…весь город был объят бунтом, и дома, погреба и канцелярии думных бояр, начиная с Годуновых, были преданы разгрому; все, что им ни попадалось, они грабили, уничтожали и крали, … тут же, на месте, предавались пьянству; начав бушевать в погребах, они оставляли сознание в кладовых с съестными припасами…, … хотя, по великому милосердию Божию, не умертвили никого из знатных лиц». И далее: «Московская чернь, без сомнения, сделала бы все возможное, чтоб этот день ни в чем не уступал парижской Варфоломеевской ночи – настолько дьявольски яростны были ее внезапные решения; но там, где никто не мог уже приказывать, вмешались некоторые из наиболее любимых в народе и влиятельных бояр…» Остановить пьяную чернь практически невозможно, но «любимые бояре» остановили, хотя и выборочно. «От разгрома, – свидетельствует автор «Путешествия…», – уцелели дома только немногих, как, например, иностранных врачей и купцов с их близкими»127.
