Летописец относится к царю как к живому орудию гнева Божия. Наравне с «гладом, мором» или, скажем, «нахождением иноплеменников». Поэтому самые страшные сцены новгородского разгрома на страницах летописи получают истинно христианское, смиренное заключение: «И таково горе и мука бысть от неукротимой ярости царёвы, паче же от Божия гнева, грех ради наших…» Но речь идёт не об измене — а именно её Иван Васильевич инкриминировал новгородцам, — нет, летописец уверен, что его город оболгали перед царём злые «наушники». Речь идёт о грехах, совершаемых по всякий день всяким христианином, ибо безгрешных христиан нет…
Масштабы псковского разорения не столь велики. По сообщениям ряда источников, как иностранных, так и русских, царя напугали укоризны местного юродивого Николы или Микулы; устрашённый монарх пощадил город.
В связи с новгородским «изменным делом» казнили также крупного военного администратора боярина Василия Дмитриевича Данилова и несколько человек из его окружения.
Количество жертв «северного похода» исчисляется тысячами. Повествовательные источники сообщают о десятках тысяч, но строго документированные потери составляют около 2500–3000 человек. Всё, что было сверх этого, — а сомнений в том, что погибло больше людей, не испытывает никто из историков, — величина гадательная. Но даже 2500 для одного Новгорода — страшная цифра! Если бы всех жителей города построили в одну шеренгу перед стенами и зарубили каждого десятого, результат оказался бы именно таким. Царь подверг город децимации, подобно тому, как в языческом Риме наказывали бежавший с поля боя легион.
Причина нанесения удара именно по Новгороду вызвала у исследователей дискуссию. Ещё менее понятны резоны, заставившие Ивана Васильевича придать разгрому северных областей столь чудовищные формы.
По мнению автора этих строк, причина лежит на поверхности. Русский народ того времени, молодой, полный энергии, отличался от будущих поколений, живших в XIX и XX веках. Он был прежде всего намного «моложе» в цивилизационном отношении. И, следовательно, для русских того времени являлось естественным сопротивляться притеснению; в первую очередь это относилось к любому нарушению церковных устоев и любой репрессии против добродетельного архиерея. Печальная судьба митрополита Филиппа — уже достаточное основание для бунташных настроений. Омерзительное отношение опричников к храмам и их безнравственное поведение могли подтолкнуть к бунтовским настроениям и даже к откровенному вооружённому мятежу.
Некоторые свидетельства источников позволяют предположить, что активное вооружённое сопротивление опричному войску оказывалось. В частности, немец-опричник Генрих Штаден пишет: «[Фёдоров] был вызван на Москву; [здесь] в Москве он был убит и брошен у речки Неглинной в навозную яму. А великий князь вместе со своими опричниками поехал и пожёг по всей стране все вотчины, принадлежавшие упомянутому Ивану Петровичу [Фёдорову]. Сёла вместе с церквами и всем, что в них было, с иконами и церковными украшениями — были спалены. Женщин и девушек раздевали донага и в таком виде заставляли ловить по полю кур… Великое горе сотворили они по всей земле! И многие из них были тайно убиты» (курсив наш. — Д. В.). Историк В. И. Корецкий полагал, что летом 1568 года произошло выступление московского посада, напугавшее Ивана Васильевича. Позднее, во время царского похода в северные земли, в частности против Новгорода и Пскова, бои с опричными отрядами, по свидетельству того же Штадена, явно имели место. Пискарёвский летописец сообщает: «И бысть ненависть на царя от всех людей» (курсив наш. — Д. В.).
Страна отстаивала себя, она не желала молча сносить унижения. Новгородчина, весьма вероятно, могла стать очагом наиболее активного сопротивления. Царь нанёс удар, стремясь подавить любые искры смуты, которую пришлось облечь понятным и привычным именем «измена».
Если проанализировать маршрут «северного похода», то станет видно, что опричная армия прошла добрую половину земской территории. Видимо, Иван Васильевич задался целью не только подавить волнения, но и провести масштабную акцию устрашения.
Тот же Генрих Штаден оставил воспоминания о годах, проведённых им в Московском государстве. Из этих воспоминаний известно, сколько жестокости увидела древняя Новгородчина во время карательного похода опричников. И как сопротивлялась она.
Штаден, обычный наёмник без чести и совести, нимало не стесняясь, передаёт историю своих бесчинств с гордостью и самолюбованием. Вот яркий отрывок из его повествования. По нему можно увидеть, какая трагедия развернулась на севере России: «Когда великий князь [Иван IV] со своими опричными грабил свою собственную землю, города и деревни, душил и побивал насмерть всех пленных и врагов — вот как это происходило. Было приставлено множество возчиков с лошадьми и санями — свозить в один монастырь, расположенный за городом, всё добро, все сундуки и лари из Великого Новгорода. Здесь всё сваливалось в кучу и охранялось, чтоб никто ничего не мог унести. Всё это должно было быть разделено по справедливости, но этого не было. И когда я это увидел, я решил больше за великим князем не ездить…
Тут начал я брать к себе всякого рода слуг, особенно же тех, которые были наги и босы; одел их. Им это пришлось по вкусу. А дальше я начал свои собственные походы и повёл людей назад внутрь страны по другой дороге. За это мои люди оставались верны мне. Всякий раз, когда они забирали кого-нибудь в полон, то расспрашивали честью, где — по монастырям, церквам или подворьям — можно было бы забрать денег и добра, и особенно добрых коней. Если же взятый в плен не хотел добром отвечать, то они пытали его, пока он не признавался. Так добывали они мне деньги и добро.
Как-то однажды мы подошли в одном месте к церкви. Люди мои устремились внутрь и начали грабить, забирали иконы и тому подобные глупости. А было это неподалёку от двора одного из земских князей, и земских собралось там около 300 человек вооружённых. Эти триста человек гнались за [какими-то] шестью всадниками. В то время только я один был в седле и, не зная [ещё] — были ли те шесть человек земские или опричные, стал скликать моих людей из церкви к лошадям. Но тут выяснилось подлинное положение дела: те шестеро были опричники, которых гнали земские. Они просили меня о помощи, и я пустился на земских. Когда те увидели, что из церкви двинулось так много народа, они повернули обратно ко двору. Одного из них я тотчас уложил одним выстрелом наповал; [потом] прорвался чрез их толпу и проскочил в ворота. Из окон женской половины на нас посыпались каменья. Кликнув с собой моего слугу Тешату, я быстро взбежал вверх по лестнице с топором в руке. Наверху меня встретила княгиня, хотевшая броситься мне в ноги. Но, испугавшись моего грозного вида, она бросилась назад в палаты. Я же всадил ей топор в спину, и она упала на порог. А я перешагнул через труп и познакомился с их девичьей. Когда я поспешил опять во двор, те шестеро опричников упали мне в ноги и воскликнули: «Мы благодарим тебя, господин (Неrrе). Ты только что избавил нас от смерти. Мы скажем об этом нашему господину, и пусть он донесёт великому князю, как рыцарски (ritterlich) держался ты против земских…».
Видно, что для опричных отрядов не существовало святости храмов. Не только дворянство и простой люд, но и Церковь жестоко пострадала от них в ту пору.
Летом 1570 года страшный удар был нанесён по высшему слою приказных людей. Казни проходили публично, в Москве на Поганой луже, и сопровождались пытками. В них участвовал сам царь, собственноручно пытая и убивая. Именно тогда ушёл из жизни известнейший российский дипломат того времени — дьяк Иван Михайлович Висковатый. Он пытался отговорить Ивана Васильевича от продолжения террора, озвучив простой, но верный аргумент: кто же останется у царя для ведения войны и для дел правления?
Известно, что после окончания большого северного опричного похода старые вожди опричнины — князь Афанасий Вяземский и Алексей Басманов-Плещеев также оказались в числе обвиняемых. Их объявили первыми пособниками Пимена, владыки Новгородского; Басманова в 1570 году казнили вместе с родственниками. Вяземский предупреждал Пимена о готовящейся карательной акции. Видимо, и Басманов так или иначе противился кровавому походу. Возможно, и он пытался сообщить новгородцам о том, какая беда ждёт их в ближайшем времени. А может быть, просто попробовал отговорить царя от столь страшного плана.
