Кровь, смерти, пытки, застенки — внешняя история опричнины. А была ещё и внутренняя. Главным вопросом её было: кого и на какие должности государь передвинет после того, как старые его соратники «не оправдали доверия»? Так или иначе, в их число входили серьёзные командные кадры, опытные управленцы… Те же боярские роды — неотъемлемая часть старомосковской элиты — казались несокрушимой «старой гвардией» опричнины. Но именно они после казней первой половины — середины 1570 года утратили своё влияние. Государь вынудил их потесниться. Если взглянуть на опричнину очами царя в 1570 году, откроется картина, вызывающая острое разочарование. Казни не дают уверенности в отсутствии новых изменников. Дела на фронте не радуют: планы победоносной кампании против литовцев ушли в прошлое, твёрдо стоят крупные города Северной Прибалтики, и даже крепости помельче готовы сопротивляться русскому продвижению на запад. В такой ситуации самые верные, самые надёжные, казалось бы, люди, заласканные царской рукой в предыдущие годы, неожиданно оказываются «пособниками врагов»! Вряд ли в монаршую голову пришла мысль, что мера его «исправительной» жестокости давным-давно вышла за рамки здравого смысла и нравственного чувства. Надо полагать, Иван IV испытал потрясение. Люди-столпы на глазах утратили надёжность. Их место в опричном аппарате должны были занять новые фигуры…
Между тем в сочувствии «столпов опричнины» к новгородцам, обречённым на «кровавую купель», видна человечность. Старинное боярство московское да и второстепенные «княжата» вошли в опричнину, чтобы возвыситься; готовы были платить за то высокую цену; но массовая карательная акция показалась им, как видно, ценой уж слишком высокой. Они являлись частью русской элиты, которая в ту пору была плоть от плоти народной. Ну и пожалели своих, русских, православных, уж больно много крови прольётся… Страшно!
Происходит настоящий служебный переворот. Старинные боярские семейства уступают в опричнине позиции, и позиции эти занимают… «княжата»! Их доселе не пускали в состав «чёрного воинства». Да они, надо полагать, и не рвались туда. Но вот из социальной среды, ранее исключённой из опричных кадровых ресурсов, начинают обильно рекрутироваться воеводы и администраторы. Старый порядок рухнул в несколько месяцев. Осенью 1570 года его уже не существовало. «Княжата» во множестве приходят на высокие посты в опричной армии, получают чины в опричной Думе.
«Большой террор» продлился около четырёх лет. Но шрам от этого времени остался на теле Русской цивилизации на века.
После гибели Москвы в пожаре 1571 года[69] массовый террор сошёл на нет. Царь не стал милостивее, он лишь начал считать потери. Очередной «эксперимент» наподобие новгородского грозил оставить его без населения, способного нести тягло и содержать царский двор. Аргумент Висковатого встал в полный рост…
Чем стал «большой террор» для страны? Временем, когда упала ценность человеческой жизни и население получило действенную прививку от уважения к законам. В самом деле: к чему оставаться нравственным человеком, когда кругом грабёж, насилие и убийства, а во главе всей вакханалии — сам государь? К чему «играть по правилам» и соблюдать установления судебников, если самая суровая кара может ни за что ни про что обрушиться на случайного человека, а злодей восторжествует в суде? Исследователи русского права утверждают: авторитет суда пал тогда очень низко.
На примере новгородского летописания видно: действия царя воспринимались как мор, засуха или наводнение — «казни» Господни за грехи. К. тому времени многие перестали видеть в монархе человека; в нём видели живое орудие мистической силы, которому Бог попустил совершение подобных действий.
Учёный дьяк, в отрочестве повидавший картины «опричного театра», оставил рассуждение о царской затее, наполненное печалью и горечью: «От замысла, [исполненного] чрезмерной ярости на своих рабов, он (царь Иван IV. — Д. В.) сделался таким, что возненавидел все города земли своей и в гневе своём разделил единый народ на две половины, сделав как бы двоеверным, — одних приближая, а других отстраняя, оттолкнув их как чужих… всю землю своей державы он, как топором, рассёк на две половины… А многих вельмож своего царства, расположенных к нему, перебил, а других изгнал от себя в страны иной веры и вместо них возлюбил приезжающих к нему из окрестных стран, осыпав их большими милостями; некоторых из них посвятил и в свои тайные мысли; другие полюбились ему знанием врачебного искусства и тем, что ложно обещали принести ему здоровье, используя свои знания, — а они, говоря правду, принесли душе его вред, а телу большее нездоровье, а вместе с этим внушили ему и ненависть к своим людям. Вот чему мы много дивимся: и людям со средним умом можно бы понять, что не следует вовеки доверять своим врагам, — а он, настолько мудрый, был побеждён не чем иным, как только слабостью своей совести, так что своею волею вложил свою голову в уста аспида. Всем противным ему врагам, пришедшим из [других] стран, невозможно было бы и многими силами одолеть его, если бы он сам не отдал себя в их руки. Увы! Все его тайны были в руках варваров, и что они хотели, то с ним и творили; о большем не говорю — он сам себе был изменником. Этим он произвёл в своей земле великий раскол, так что все в своих мыслях недоумевали о происходящем; думаю, что он и Бога самого Премилостивого ярость против себя разжёг этим разделением… Как волков от овец, отделил он любезных ему от ненавидимых им, дав избранным воинам [опричникам] подобные тьме знаки: всех их он от головы до ног облёк в чёрное одеяние и повелел каждому иметь у себя таких же, как и одежды, коней; всех своих воинов он во всём уподобил бесоподобным слугам. Куда они посылались с поручением произвести казнь, там они по виду казались тёмной ночью и неудержимо быстро носились, свирепствуя: одни не смели не исполнить воли повелителя, а другие работали своей охотой по своей жестокости, суетно обогащаясь, — одним видом они больше, чем страхом смерти, пугали людей».
Чем были годы массовых репрессий для самого царя? Видимо, апогеем его «актёрства» в худшем значении этого слова. Он с упоением играл роль сурового, но справедливого правителя, осенённого юродской, а значит, Божьей мудростью. Роль, им же самим придуманную. В обстоятельствах 60—70-х годов XVI столетия Россия очень нуждалась в расчётливом дельце на троне, человеке прагматичном до мозга костей и притом искренне и глубоко верующем. Стране требовалось выбраться из трудной ситуации, которую создавала война на несколько фронтов одновременно. А Церковь очень нуждалась в поддержке государя, поскольку должна была заняться христианизацией обширных пространств, замирённых не до конца. Что вместо этого получили Россия и Церковь от Ивана Васильевича? Трагифарс необдуманного реформаторства и кровавую кашу массовых репрессий.
Главный защитник православия принимается сдирать колокола со звонниц. Главный защитник страны грабит собственные города…
Что он сам, лично, получает от этого? Богатства, то есть дополнение к казне? Избавление от врагов очевидных и неявных? Ощущение восстановленной справедливости? Хорошо управляемую воинскую силу?
Может быть. Всего понемногу…
Но прежде всего то, чего был лишён с восьмилетнего возраста: чувство защищённости и всей полноты внимания со стороны окружающих. Сирота выстроил вокруг себя причудливое здание. В стенах его сироту берегли пуще глаза, в стенах его сироту слушали с неослабным напряжением сил. Из стен его голос сироты звучал на всю Европу, и его слушали, слышали! Даже если внимание, направленное к сироте, дышало злобой, досадой, болью, всё равно лучше так, чем никакого внимания.
Сколько копий сломано за 200 лет, со времён Николая Михайловича Карамзина, в спорах об опричнине и «грозе» царя Ивана Васильевича! И чем дальше, тем больше утверждается в российской публицистике, а за ней, к сожалению, и в академической науке скверная тенденция: выстраивать факты русской истории XVI столетия исходя из политических пристрастий людей Нового времени. Грубо говоря, само существование «большого террора» Ивана Грозного, истоки его и смысл трактуются с точки зрения устоявшихся стереотипов. Носитель подобного стереотипа чаще всего не пытается вникнуть в источники, самостоятельно проанализировать события, он просто приводит пример: вот, дескать, как ужасно (или как прекрасно), что Иван IV выкосил цвет (очистил страну от) лучших людей нации, гуманистов и демократов (подлых изменников, предателей и вероотступников). Такой способ мышления говорит об одном: человек намертво приковал себя к мировоззренческой баррикаде и уже не мыслит себя вне баррикадной борьбы. Да — нет, чёрное — белое, друзья — враги: никаких полутонов, никакой глубины, никакой сложности! Порой создаётся впечатление, что истина не нужна ни одной из борющихся сторон.
