Тварь забилась, рыча и визжа, в попытках вырваться. Видно было, что крючья, вонзившиеся в крылья, причиняли ей боль — даже без всякого серебра. Стрига билась, а мы тянули тросы, прижимая ее к земле.

— Молодцы! — торжествующе гаркнул Слободан, так его воодушевил успех этой затеи. Особенно легкость, с которой он был достигнут.

Лучше бы наш десятник помалкивал. И вообще вел себя тише воды ниже травы. Потому что мы забыли одну простую вещь: стриги не всегда летают поодиночке.

А зря! Потому что и в этот раз твари пожаловали к скале вдвоем. И теперь вторая стрига, привлеченная криком напарницы, но особенно голосом Слободана, не стала отвлекаться на Мирчу-приманку. Но оставив скалу, кинулась к нам.

Чуть ли не камнем пала с небес… да прямиком на десятника. Аж зубами вцепилась ему в лицо, опрокидывая наземь и вонзая когти в горло.

Трос свой Слободан, понятное дело, выпустил. Первая из стриг попыталась этим воспользоваться и вырваться, но остальные семь человек ее удержали. Хотя я видел: один из наших на месте все же не устоял. На пару шагов его стрига за трос таки протащила — бойцу пришлось даже тормозить, упираясь пятками в землю.

— Руби! — затем скомандовал я тому из бойцов, который стоял к нашему десятнику поближе. Хотя понимал, что Слободан нежилец.

К чести бойца, он не стал припираться, требуя пояснить, на каком это основании я принял командование на себя. Но молча и не выпуская троса хотя бы из одной руки (стрига снова забилась) подошел ко второй твари и рубанул саблей.

Разок рубанул, другой. Пока не затихла. Благо клинок сабли, в отличие от крючьев, был посеребрен.

— Что дальше? — спросил стоявший неподалеку от меня Драган, имея в виду первую тварь. Та, хоть и не могла ни взлететь, ни убежать, но и с нами идти тоже не хотела.

А спросил Драган не абы кого, но меня. Легко и без лишних слов приняв то, что я теперь в нашем поредевшем десятке за главного.

— Вяжем, — распорядился я, — можешь сам обойти ее, тросом обматывая.

Именно так рыжий и сделал. Покуда остальные шестеро изо всех сил натягивали тросы, не давая стриге и дернуться.

К счастью, держать так тварь нам долго не пришлось. Драган действовал быстро. И скоро стрига оказалась опутана с ног до головы, включая израненные крылья. Голова вместе с жаждущими крови клыками, правда, у нее осталась свободной. И смотрела на нас далеко не дружелюбно. Ну так и мы старались держаться от этой головы подальше.

В остальном тварь теперь походила на муху, оказавшуюся в паутине. Или, если угодно, на оставленного на вершине скалы Мирчу.

Ах да! Мирча…

— Эй! — донеслось со скалы. — Может, развяжете меня?

А то мы ведь едва не забыли.

И солнце, и все птицы небесные могли лицезреть в эти дни редкое зрелище. Наследник знатного княжеского рода работал носильщиком.

Собственно, иначе мы бы стригу в лагерь не доставили. Сама бы она точно не пошла, да и много ли пройдешь со связанными ногами?

Вот и тащили тварь как бревно или как носилки. Брались по очереди вчетвером. Эти четверо пронесут стригу до ближайшего привала, потом следующая четверка бралась. И хоть то радовало, что мне лично волочь пленную бестию приходилось не все время.

Тем не менее назвать приятной ее компанию было трудно. Правда, не потому, что она пыталась сбежать, пробовала разорвать путы или, на худой конец, укусить кого-то из нас. Нет, стрига лишь скалилась, когда кто-то из людей оказывался у нее перед глазами. Другое дело, что ощущение у нас временами было, будто тащим труп. Не говоря уж о том, что лишний груз — он и есть лишний груз. Обратную дорогу эта живая (или не совсем живая?) ноша нам сильно замедлила. Еле за четыре дня в лагерь вернулись.

И что еще примечательно, ни слова за время пути стрига не произнесла. Притом, что пленник-человек обычно то угрожать пытается, то давить на жалость, то пробует даже общий язык найти с теми, кто его захватил. Как-то худо-бедно поладить. Тогда как тварь даже есть или пить ни разу не попросила.

Хотя… учитывая, чем питаются эти существа, наверняка понимала, что это бесполезно. Едва ли кто-то из наших согласился бы пожертвовать ей свою кровушку. Хотя бы каплю. И даже в порыве жалости. Которую, тем более, ни один из нас к стригам вообще-то не испытывал.

Не пытались и бойцы из нашего потрепанного десятка заговаривать с ней. Оно и понятно. Про взгляд, парализующий волю, нам еще Гайду рассказывал. А я вообще испытал его действие на собственной шкуре. А потому, на правах командира, напомнил.

Зато в лагере, увидев нашу пленницу, Шандор Гайду вмиг просиял. И заявил в порыве самоуверенности:

— Уж я-то эту тварь разговорю!

И велел отнести стригу к себе в командирский шатер. А сам еще распорядился приготовить ему склянку раствора для серебрения и разжечь неподалеку от шатра костер. На этом костре предводитель наш еще основательно подогрел кочергу — докрасна аж. И с кочергой этой, а также склянкой уединился со стригой в шатре.

Чем они там занимались почти час — гадать не берусь. Только то и дело из шатра доносились адские вопли, леденящий душу рев и визг, от которого хотелось немедленно заткнуть уши, чтобы из них ненароком не вытекли поврежденные мозги. В конце концов истерзанный и обожженный труп стриги наш предводитель выкинул из шатра да велел закопать где-нибудь. А еще лучше сжечь.

Сам же, вспотевший и окровавленный, но довольный, сообщил во всеуслышание:

— Было трудно, но я у нее все выяснил. Потайной ход действительно есть. И я теперь знаю, где.

— Интересно, — строго между нами поделился своими сомнениями на этот счет Мирча, — неужели он смог действительно все выспросить у стрыгаи? Да еще в таких подробностях? Под какой горой вход искать, что за пещера?..

— О! Ты не знаешь нашего предводителя, — отвечал я с ноткой беспечности.

Потом добавил — не без смущения:

— Правда, я тоже не сильно его знаю. Но, бьюсь об заклад, если кто и смог бы чего-то добиться… хоть от стриг, а хоть и от черта лысого, то только он. Необычный человек. Незаурядный.

— Это понятно, — не стал спорить по поводу талантов Гайду Мирча, — просто… стрыгаи вообще-то не мастаки разговоры разговаривать. Конечно, не так, как упыри. Те-то вообще, будто воды в рот набрали. Но и стрыгаи тоже… не шибко умные, не шибко разговорчивые. Даже когда к нам прилетают за пополнением… говорят, я так думаю, только то, что хозяин им велит. А объяснениями себя не утруждают.

— Уж поверь, — попытался я развеять его сомнения… а заодно и свои, коими я от паренька того бы гляди заразился, — под пыткой любой будет готов себя утрудить. Хоть захрюкать, хоть залаять, хоть рассказать, как он в двенадцать лет за купающимися девочками подглядывал. Да что делал при этом… и какой рукой. Все рассказать. Лишь бы не так больно было.

Мирча на это лишь плечами пожал. Спорить, видно, не привык. По крайней мере, долго. Ну и покраснел еще — от моих слов, не иначе. Знать, сам не без греха.

И кстати о Мирче. Сделавшись десятником, я предложил пареньку вступить в наши несколько поредевшие ряды. Какое ни на есть пополнение. Мирча не возражал, тем более что возвращаться в родную деревню желанием не горел. Не против оказался и Гайду, недовольный очередной потерей в лице Слободана.

Новичку достался кинжал и арбалет погибшего десятника. А вот чтоб саблей махать (я не говорю про секиру) Мирча был хлипковат. Разве что когда отъестся… если, конечно, успеет. Потому что поход наш, так или иначе, близился к завершению.

Впереди ждал замок Боркау. Наконец свернув лагерь, мы отправились к нему. Как прежде, следуя указаниям Шандора Гайду.

Многие небось уже успели соскучиться по такой жизни!

Предводитель наш все так же скупился на объяснения. Но только время от времени командовал: «идем туда» или «поворачиваем сюда». Ну а мы шли и поворачивали. Что же еще оставалось-то?

Понадобилось не меньше седмицы… дней десять, кажется. Десять дней подъемов и спусков, преодолений лесистых холмов и перевалов, обходов круч в горах. Мы шли, сгибаясь под леденящими горными ветрами. Но при этом, что дивно, обошлись без потерь… людских. Только одну лошадь, увы, пришлось прирезать, когда бедняжка оступилась на горной тропе и охромела.