Тоскливый мой вид при этом не укрылся от Милоша.

— Работу бы тебе найти, Радко, — принимая монеты, проговорил он, как и всякий старик, будучи не в силах сдержаться и не дать какой-нибудь бесполезный совет.

— Вот еще, — заявил я, одновременно пытаясь подбочениться, — чтобы господин благородных кровей спину гнул!

Про то, что когда-то я не брезговал даже убирать навоз (чего не сделаешь, чтобы не умереть с голоду!) я при Милоше старался не распространяться. Как и вообще ни при ком… на трезвую голову, понятно.

— Так другим займись, — не унимался старик, — светлость… кхе-кхе. Тем, что больше подобает знатной особе. Чем вы обычно занимаетесь? Нас, простаков, защищаете. Вот и возьмись. Тем более на севере… в Неделице, кажется, как раз к походу готовятся… я слышал. Ополчение собирают. Не иначе опять напасть какая. А поход — это еще и трофеи. Богатым небось в Надгорицу вернешься.

На предложение это я ответил молчаливым кивком, обозначавшим примерно следующее. Да, известие это имеет для меня ценность. Чем черт не шутит, можно попытать счастья в походе. И название города — Неделица — я с готовностью намотал на несуществующий ус. Другой вопрос, что в Надгорицу я возвращаться не собирался. Ни богатым, ни тем паче голью перекатной. Не то Ласло в порошок сотрет.

Кивнул и Милош. После чего с монетами в руке покинул сдаваемую мне каморку. Напоследок зачем-то пожелав удачи.

Удача, везение, впрочем, не помешают никому. А особенно такому как я. Любителю азартных игр — раз. Не гнушающемуся воровства — два. И три: человеку, который всегда рад удрать от заслуженного (наверное) возмездия.

Особенно убежать от возмездия. Каковое наверняка ждало меня при следующей встрече с Лысым Ласло и его сыновьями.

Бегство из Надгорицы я задумал как раз на этот день. Ждать больше не имело смысла. Не говоря уж о том, что с каждым днем в моем распоряжении оставалось все меньше монет.

Потому, выйдя во двор, да умывшись водой из колодца, я по-быстрому собрал немногочисленные пожитки в дорожный мешок, прихватил мешочек с монетами. И направился к ближайшим городским воротам. Надеясь позавтракать… нет, скорее пообедать, если верить Милошу, в подвернувшейся по пути харчевне.

Надгорица давно пробудилась. И шумела, истязая мою еще не оправившуюся с похмелья голову звоном кузнечных молотов, стуком плотницких топоров, ржанием лошадей, скрипом колес, лаем собак. Ну и, конечно же, криками зазывал, расхваливавших всевозможные товары.

Продираясь мимо целых караванов торговых возов, сквозь толпу носильщиков, чьих-то слуг и просто прохожих, я двигался к воротам. Стараясь привлекать как можно меньше внимания. А при виде кого-то хотя бы показавшегося смутно знакомым — отворачивался и прятал лицо.

Я шел, а в голове моей почему-то прочно засело имя спасенной мной девушки. Мирела…

В том, что я не забыл о ней на следующее утро, удивительного как раз не было. Насколько я смог разглядеть эту Мирелу привыкшими к темноте глазами, была она красавица, ничего не скажу.

Вот только было в ней что-то странное, как мне показалось. Не только имя — какое-то чужое, нездешнее. Но и внешность, говор. Но что именно Мирела мне напоминала, сообразить никак не получалось. Похмельная голова не то чтобы совсем отказывалась служить. Но и с ответом на вопрос, привязавшийся и не дававший мне покою, не торопилась.

А пришел ко мне долгожданный ответ лишь когда я добрался до ворот. И перво-наперво заметил висевший на городской стене лист пергамента, на котором был старательно выведен портрет. Да — всего лишь чернилами. Но очень точный. Достаточно точный, чтобы я, например, мог узнать в нем себя.

«Должник», — сообщала каждому любопытствующему надпись над портретом. Не иначе, Лысый Ласло подсуетился, предусмотрев мое возможное бегство. И когда только успел изобразить?.. Точнее, это для него кто-то сумел меня столь мастерски запечатлеть. Даром, что, скорее всего со слов самого Ласло и только. Потому что я, например, хоть убейте, не помню, чтобы хоть раз позировал художнику. Впрочем… чего не сделаешь, приняв на грудь.

При виде приближающегося меня, один из стражников сперва прищурился, вглядываясь в мое лицо. Затем, покосившись в сторону портрета на какую-то долю мгновения, сразу подобрался, будто на построении, только что в струнку не вытянулся. Но уж во всяком случае, стряхнул с себя всегдашнюю легкую расслабленность, с которой и вахта казалась не слишком обременительной.

Миг назад он был просто очередным служакой, позволявшим себе даже на посту спать — жалование-то идет. А теперь, понимаешь ли, превратился в живое воплощение бдительности. Оживший памятник некоему доблестному защитнику и охранителю. Даже пику, казалось, сжал сильнее.

А мне при таких делах только и осталось, что попятиться обратно в толпу. В отчаянной попытке затеряться.

При этом я почти совсем не сомневался — к другим воротам идти тоже ни к чему. Наверняка там то же самое ждет. Ласло едва ли бы занял свое нынешнее положение, если б имел склонность что-то упускать, на что-то смотреть сквозь пальцы.

И вот тогда-то вслед за отчаянием пришла догадка. Ответ на привязавшийся ко мне вопрос — насчет Мирелы.

А следом, как водится, спасительная мысль.

Ночью, понятно, много не увидишь. Даже при полной луне. Но то, что не смогли в полной мере уловить глаза, с успехом дополнили слова тех несостоявшихся насильников.

Как там они говорили? «Чумазая»? «Темно и кучеряво»? С такими подсказками память не преминула восстановить кое-какие черты внешности Мирелы, которым я тогда (пьяный, в пылу драки, а потом и окрыленный торжеством от победы) попросту не придал значения. Будто не заметил.

Начать с того, что волосы девушки были волнистые, вьющиеся и черней самой ночи. А кожа наверняка смуглая. Именно это, как я понял, имели в виду подонки из переулка, называя Мирелу «чумазой».

Еще, как я вспомнил, девушка носила пестрый платок. На голове — прикрывая им волосы. Просто потом он сбился на шею, когда ее сцапали те три ублюдка, и девушка пыталась вырваться.

Такой же пестрой была ее юбка — до пят, но свободная. Почти не стеснявшая движений. В том числе не помешавшая Миреле лягнуть одного из ублюдков вестимо куда.

Добавим сюда, собственно, имя — редкое для этих мест. И говорок, в котором чувствовалось что-то чужое. Как обычно бывает, когда используемый язык для говорившего не родной, хоть и знакомый.

Ну и пылкий нрав сюда же нанижем. Врезавшая ногой одному и пырнувшая кинжалом другого из домогавшихся ее парней, Мирела точно не походила ни на безропотную простолюдинку, запуганную и забитую собственным отцом или мужем, ни на бледную хрупкую девицу благородных кровей, без прислуги боящуюся даже шаг за пределы родового замка сделать.

И какой напрашивается вывод? Кем оказалась спасенная мною девушка? Когда я сообразил — кем, сведя все детали воедино, мне захотелось побежать по улице с криком «Нашел!», как какой-то древний мудрец или кладоискатель. И вообще испытал чувство гордости за себя, любимого. Коль даже с бодуна оказался способен на такие умозаключения.

Мирела принадлежала к так называемому «народу колеса». Мирным кочевникам Данувии, целыми толпами, или, правильнее говорить, таборами, мотавшимся с места на место в своих кибитках и фургонах.

Относились к ним по-разному. Кто-то подозревал в колдовстве, тем более что веру местных «народ колеса» не разделял, в церковь сородичи Мирелы не ходили. Кто-то уличал в воровстве, причем зачастую в совершенно непроизвольном. Как птица летает, а рыба дышит под водой — так же, не задумываясь и без особой цели, эти люди могли что-нибудь стянуть. Даже дети. Ну а если и не крали, то уж попрошайничали знатно. В людных местах и целой толпой, всякий страх потерявши. Городские нищие рядом с ними казались просто не заслуживающей внимания мелочью. Вроде трещинки в волос толщиной на крепостной стене.

Еще кто-то (особенно крестьяне, горожане реже) распускали слухи, что «люди колеса» якобы воруют детей. По мне это вообще бред собачий. На что им чужие дети, если своих отпрысков без счету? Тогда как в кибитках и фургонах места совсем немного. Даже каморка, которую я у Милоша снимал, попросторнее будет. Но делить ее с кем-то я желанием не горел. Разве что… хм, с той же Мирелой. Но и то до ближайшего утра.