— Вук! Эмил! — завопил Слободан, признав в двух ополченцах из той четверки бойцов нашего десятка, да направился к ним, выставив перед собой руку с символом солнца на цепочке. — Хватит обжиматься! Помолитесь лучше, как ваш товарищ советует. Он знает, что говорит… его монашки воспитали. Можно сказать, особа духовного звания.

Никак запамятовал десятник, что сана у меня нет. А с моим образом жизни, бьюсь об заклад, и не предвидится. Или он шутит так… меня подкалывает?

Заметив, что мы с Драганом следуем за ним, Слободан рявкнул:

— А вы чего увязались? Других валите спасать. Шаго-о-ом марш!

— У тебя символ солнца есть? — спросил я у Драгана, когда мы отстали от десятника и отошли прочь. — Ну или хоть какой-нибудь предмет… священный?

— Чего нет, того нет, — посетовал тот, — даже и не скажу, когда последний раз в церковь ходил. Зато… насколько я знаю, можно круг нарисовать для защиты от нечисти. Вокруг себя… или еще кого.

С этими словами он провел саблей по земле, оставляя тонкую бороздку. И бороздкой этой окружил нас.

— Языческие штучки, — проворчал я.

— Зато довольно действенные, — парировал Драган.

Почти сразу, словно в подтверждение его слов, пробегавший мимо и дико орущий гайдук едва не врезался в нас, но вместо этого резко остановился перед бороздкой, будто натолкнулся на невидимую стену. На несколько мгновений замер, хлопая глазами и с выражением совершенно бессмысленным, как у рыбы, выброшенной на берег. Затем пришел в себя и недоуменно вопрошал:

— Чего? Вы чего? А что вообще… а как я здесь?.. Короче…

— Короче, или помолись, или кругом себя обведи, — перебил я этого мямлю. — А если не слабо, то помоги кому-то еще.

— Колдовство на нас наслали, — пояснил Драган, рукой указывая на ближайших ополченцев, — злое.

Вот уж к последнему уточнение мог и не прибегать. И не только потому, что бардак, воцарившийся в лагере, был явно устроен далеко не с добрыми намерениями. Просто для меня, воспитанного, как верно заметил Слободан, святыми сестрами; именно от них получившего свою порцию разумного, доброго, вечного, называть колдовство злым казалось столь же избыточным, что про снег говорить «холодный», а про воду — «мокрая». Или сказать: «продажные шлюхи легкого поведения». Если не масло масляное, то близко к тому.

Всякое колдовство мне, монашескому воспитаннику, виделось заведомым злом. Независимо от изначальных намерений. История того же графа Белы тому яркий пример.

Что до мямли нашего, то он видимо счел, что лучше перестраховаться. И сначала тоже себя кругом обвел, старательно выводя бороздку острием своей сабли. А затем бухнулся посреди этого круга на колени и что-то забормотал.

Тем временем Драган уже покинул наш круг. И подскочив к какому-то мужчине, вслепую тыкавшего вокруг себя кинжалом, обвел кругом уже его. Да как можно шире. Так что сперва на круг этот налетели с разных сторон два любителя побегать по ночам, размахивая один саблей, другой — секирой. Да оба рухнули наземь почти сразу. Выронив свое оружие.

Что до человека в самом круге, то приблизившись, я узнал в нем самого Шандора Гайду. Тот уже пришел в себя и осматривался с недоумением, стремительно переходящим в недовольство.

— Что происходит? — осведомился он привычным деловито-строгим голосом, но видно было, что эту строгость спокойную он поддерживает в себе из последних сил. Того и гляди, сорвется.

— Очередное нападение на лагерь, — не преминул сообщить я, пытаясь изображать скороговорку, с которой излишне рьяные новобранцы докладывают командиру, — да такое, что стрига ваша рядом с этим… не намного опаснее комара.

— Она не моя, — буркнул Гайду.

— Но и на этого… противника мы нашли управу, — не преминул похвалиться Драган, указывая саблей под ноги нашему предводителю. На замкнутую в круг бороздку на земле.

— Самое время обратиться к… во что вы верите, почтенный господин? — обратился к Гайду я. И подкрепил свои слова, продемонстрировав символ солнца.

— К добру или к худу, но не в проповеди попов и монахов, — отвечал Гайду, как мне показалось, не без сожаления в голосе.

— Тогда лучше стойте в круге, — посоветовал я ему, — просто стойте.

После чего мы с Драганом разделились. Он побежал рисовать новые круги на земле, ловя в них наших одержимых соратников. Я же сперва проведал давешних ополченцев, врезавшихся в круг Гайду. И убедившись, что они пришли в себя (ну и дав ценные указания, само собой), пошел искать, кому бы еще помочь.

Шандора Гайду покидал с некоторой неохотой. И не потому, что шибко переживал за него, нет. Приязни у меня наш скрытный да не отличающийся, как оказалось, честностью предводитель не вызывал, так что за шкуру свою пусть сам волнуется.

Дело было как раз в его склонности к недомолвкам. Меня так и подмывало спросить: а о чарах этих, на нас обрушившихся, господин Гайду тоже знал, как о стригах? Тоже ожидал, но предпочел не сообщать?

Впрочем, подумав немного (на ходу хорошо думается), решил, что подозрения мои напрасны — в данном случае. Вспомнил, что очнувшись, Гайду выглядел растерянным не меньше нашего.

Да и если бы знал, чего еще ждать от болот Паннонии — наверняка бы приготовился. Как был готов к визиту стриги, позаботившись о серебрении. Здесь же нашего предводителя видно, что застали врасплох. Тоже как одержимый по лагерю бегал.

Управились мы… а также те, кого мы привели в чувство, и те, кого спасли уже они, до рассвета. Так что хотя бы пару часов сна у неведомых вражьих чар мы таки выиграли. Все, кроме восьми человек, из-за ночи этой треклятой уснувших вечным сном.

Еще шестеро были серьезно ранены. Их мы перевязали, а когда выступили снова в путь — погрузили на повозки.

Просто же синяков и ссадин было не счесть. Пожалуй, не нашлось бы ни одного бойца, после колдовской ночи обделенного подобными украшениями.

Да и самочувствие наше наутро оставляло желать лучшего. Слишком много сил потеряли, кто бегая с оружием в руках (тоже не пушинкой, кстати), а кто — утихомиривая тех, кто бегал. Оставшегося для сна времени явно не хватало, чтобы восстановиться.

Потому на марше мы являли собой на редкость жалкое зрелище. Шагали еле-еле, поминутно зевая и пошатываясь хуже, чем спьяну. Ах да, забыл сказать: господину Гайду тоже пришлось с нами пешком идти. Его верный конь, на котором наш предводитель достиг Паннонии; скакун, коему посчастливилось не увязнуть в болотах и пережить нападение стриги, в колдовскую ночь все-таки сгинул. То ли испугался разбушевавшихся людей и убежал, то ли зарубил кто. А может, тоже оказался во власти волшбы.

В общем, не стоило удивляться, что после утреннего подъема далеко мы не прошли. Очередной привал Шандор Гайду скомандовал где-то на час раньше обычного, если не больше. А уж как мы все повалились с облегчением в траву или просто на голую землю — будто карточный домик разрушился, ни дать ни взять.

А когда уже остановились на ночлег, сам Гайду лично приказал Драгану обвести место нашей стоянки кругом. Он и обвел, обходя лагерь с секирой в руке. Насчет же молитв перед сном ополченцам даже напоминать не пришлось.

Насколько разумно с нашей стороны было так подстраховываться, судить не берусь. Но в ту ночь враждебные чары нас уже не беспокоили. Да и в последующие ночи тоже.

Мало-помалу местность начала повышаться, болота сделались редкостью, потом исчезли совсем. Зато деревья становились с каждым днем все развесистее. Все зеленее и… живее как-то. Глядя на них, трудно было поверить, что мы идем по проклятой земле. Где когда-то правил выживший из ума, пытавшийся продать душу (но не нашедший видно покупателя) безбожник-тиран.

При этом все чаще встречались хвойные деревья — да-да, те самые, с шишками. И Слободан наверняка косился на них с опаской, проходя мимо.

А потом прошла седмица с небольшим, и лес расступился. За ним обнаружилась небольшая речка (вброд перейти можно), а дальше — холмы, поросшие уже чисто хвойным лесом. Далеко за холмами маячили, белея или синея, горы.