Хуже отреагировал только приведший девушку долговязый парень. Приходившийся то ли братом ей, то ли женихом. Тем самым «уважаемым человеком», о котором толковал пожилой дядька в шляпе.

В руке парня уже блеснул нож — и когда только достать успел? Сделал шаг мне навстречу. Но Мирела, к чести ее, остановила жениха, а может брата, вклинившись между нами, выставив перед ним руку.

Проговорила что-то на своем наречии. После чего парень (которого, кстати, как я сумел разобрать, звали Яноро) отступил.

Затем повернулась ко мне. С совершенно страдальческим взглядом прекрасных глаз.

— Я помню тебя, — торопливо проговорила девушка, — и понимаю, что не отблагодарила тебя, как следовало… после того, что ты сделал для меня. Но больше мне предложить нечего. Сам видишь.

Она чуть кивнула в сторону Яноро — похоже, все-таки жениха. Судя по следующим ее словам.

— Замуж меня выдают. А если изменю… с тобой, вообще с кем-то, даже убить могут.

Убить? Я покосился на ее папашу. Совсем по-другому посмотрел. Ведь вроде приличным человеком мне казался. Спокойным, благоразумным, в отличие от женишка Мирелиного хотя бы. Так неужели он без всякого сожаления порешит родное дитя? Или даже позволит это сделать кому-то другому? Добрый же он, нечего сказать. И примерный семьянин, вдобавок.

Да и сам сложившийся у меня в голове образ «людей колеса» как веселых беспечных бродяг неожиданное признание Мирелы сильно подпортило. Впрочем, я не осуждать сюда пришел.

— Да что вы все, сговорились что ли?! — воскликнул я. — Думаете, от тебя мне это… только одно нужно? Ты, конечно, красавица, каких мало, признаю. Но именно поэтому я не стал бы поступать с тобой, как с девкой, в кабаке снятой, с которой перепихнулись и разбежались. А если б что-то большее… так уже мне предложить тебе нечего. Чай, не владетель какой и не богатей. Бродяга обычный… не лучше вас.

Мирела нахмурилась. Задумалась небось над последней моей фразой — которую, признаю, я сболтнул и сам пожалеть успел. Ведь, чего доброго, подумает, будто я и ее оскорбил, и весь ее народ. Коль для «людей колеса» в бродяжьей стезе нет никакого позора.

Но какие бы мысли ни посетили девушку, оскорбления в моих словах она не увидела.

— Тогда зачем?.. — проговорила Мирела, слегка растерявшись.

— Помощь нужна, — было ей ответом, — я тебе помог, ты поможешь мне, все просто. И мы друг другу ничего не должны.

А заметив, как недоуменно и выжидающе она смотрит на меня, добавил:

— Вывезите меня из города. На одной из ваших повозок. Спрячьте и вывезите. Просто за стену, сильно далеко не надо. А то меня преследуют, и просто так покинуть Надгорицу не дают.

Я ожидал, что меня начнут расспрашивать — хоть Мирела, хоть родитель ее. За что, мол, преследуют, почему не выпускают. Кому такому важному я дорогу перешел. И с какой стати табор, который здесь лишь проездом, должен в это вмешиваться. Как и вообще лезть в чужие дела.

Но все оказалось проще. Отец Мирелы что-то сказал на своем языке, но девушка чуть ли не перебила его голосом умоляющим, просто-таки жалобным. А потом повернулась к жениху, переминавшемуся с ноги на ногу. И буквально обрушила на него тираду, то строгую по звучанию, то почти яростную. Сама еще уперев руки в боки.

Парень попытался было возразить. Но Мирела и слова вставить ему не дала. Так что, с досадой махнув рукой, Яноро направился к пасущимся на пустыре лошадям.

А потом прошло около часа — и скрипящий колесами, погромыхивающий на ходу деревянный фургон, подпрыгивая на булыжниках мостовой, проехал городские ворота. Без хлопот миновав и мой портрет с надписью «должник», и пару скучающих стражников.

Эти, последние, узнали фургон — на таких, насколько было им известно, в Надгорицу приехали «люди колеса». Один из них, кудрявый и долговязый, как раз правил фургоном. А по разумению стражников люди эти, может и не были колдунами, но уж точно слыли возмутителями спокойствия. Слишком крикливые, ничем полезным занять себя не могут. Только ошиваются по улицам, да к честным горожанам пристают.

Так что доблестным стражам и в голову не пришло как-то их задерживать, да еще досматривать фургон. И вообще как угодно препятствовать отъезду кочевников. Пусть катятся! Скучать по ним точно не стали бы.

Правда, обогнув город, данный конкретный фургон заехал в него снова. Только через другие ворота. Так что ни разочаровывать давешних стражников не пришлось, ни вызывать подозрения.

Но прежде чем вернуться, фургон «людей колеса» успел отъехать от города где-то на полверсты. И из него вылез пассажир — я. Да, попрощавшись с Мирелой и Яноро, зашагал по пыльной дороге. На поиски лучшей доли в славном городе Неделица.

Вы когда-нибудь видели, как ходят птицы? Именно ходят, а не летают. И не куры во дворе, а вольные птахи.

Так вот, делают они это смешно и нелепо. Неуклюже растопырив ноги, спотыкаясь, кажется, даже на ровном месте. Или вприпрыжку, будто им не терпится взлететь. То есть вернуться к более привычному для себя поведению.

Человека, подобным манером передвигающегося, наверняка приняли бы за дурачка или калеку. Стали бы пальцем показывать. Насмехаться. Однако попробовал бы кто-нибудь из этих насмешников к небесам воспарить… хм. В этом случае смеялись бы уже над ним. Особенно птицы. И даже куры, наверное.

К чему я это? Ах да! Когда кто-то начинает заниматься непривычным или не шибко подходящим для себя делом, зрелище выходит удручающее. Заставляя окружающих смеяться, а в особо тяжелых случаях, наоборот, плакать.

Даже люди разные к разным же делам приспособлены. Знатный господин с десятком поколений славных предков за плечами едва ли сумеет вспахать поле или хотя бы наколоть дров. Зато начнись война — и из этого господина вполне может выйти великий полководец. Если только под началом у него не окажется слишком много тех, у кого лучше получается с плугом или топором управляться, чем с оружием. Не то даже хваленый полководческий дар едва ли поможет.

Что до собиравшего ополчение Шандора Гайду из Неделицы (не то дворянина средней руки, не то купца с авантюрной жилкой), то каков из него командир, я судить не брался. Однако заранее сочувствовал этому человеку. Ибо на призыв его откликнулись в основном как раз такие люди — умеющие не саблей махать, а топором для колки дров. И чей боевой опыт сводился к дракам в кабаках или темных переулках. Как у меня, например.

Хотя я, скажу без ложной скромности, еще не худший из рекрутов. Наведывался к господину Гайду и совсем безнадежный сброд, привлеченный исключительно обещанием, что тут-де кормить будут. И ничем, кроме дармовой кормежки не озабоченный. Таких наш предводитель почти сразу посылал далеко и без права на возвращение.

Но и остальные, кто вместе со мной дотянул до похода, были наверняка, если и лучше, то ненамного. Ибо если у Гайду действительно боевой опыт какой-никакой имелся; если сабля на бедре у него — не бутафория, и на коне он перед нами гарцевал, не просто рисуясь, то наши попытки изображать из себя бравых ратников выглядели в его глазах примерно так же, как попытки птиц ходить по земле. По крайней мере, поначалу.

А потому даже самым простым вещам нас пришлось учить. То самому Шандору Гайду, то приглашенным им более-менее опытным воякам — из числа старшин городской стражи.

Но обо всем по порядку.

Поначалу рекрутов разместили в бараках… точнее, складах, выкупленных господином Гайду и переоборудованных в бараки. Там мы какое-то время наслаждались бездельем и кормежкой за счет нашего предводителя, ну и знакомясь друг с другом. Я сам успел насладиться этой дармовщинкой в течение почти седмицы. Выпивки бесплатно нам, правда, никто не подвозил. Но ничего не мешало мне, если сильно приспичит, покинуть барак и оставить в ближайшем кабаке монетку-другую.

Приспичило, правда, меня всего дважды. То есть, даже если бы промочить горло нам строжайше запрещалось, я бы не сильно тому огорчился. Ведь, по крайней мере, сыт, имел крышу над головой. И никакой долг надо мной не висел. У Ласло руки коротковаты меня здесь достать. Он только в Надгорице важная персона. А для Шандора Гайду — что вошь ничтожная, которую раздавишь и не заметишь.