Было у отца два сына. Один могучий как дуб и такой же умный. Да в той же степени способный на любые чувства, включая жалость. Второй здоровый как бык да столь же благоразумный и рассудительный, как бык во время гона.

И… уж простите люди, что начало не такое как в сказках. Меня тоже поймите. До сказок ли, когда жизнь твоя висит на волоске. А ты сам — кверху ногами. За которые тебя держат вышеупомянутые Дуб и Бык. Они же отпрыски Лысого Ласло.

Явились, понимаешь, в снимаемую мной каморку. И в ней тотчас же стало тесно. Хотя теснота, как нетрудно понять, почти сразу сделалась меньшей из обрушившихся на меня неприятностей.

Сам Ласло расположился на единственном в комнате табурете. Видом своим напомнив тесто, перевалившееся через край квашни и готовое стечь наружу, вниз.

Ростом даже ниже не ахти какого высокого меня (и в кого только сыновья его пошли?), толстенький и с головой, похожей на яйцо, Лысый напоминал младенца, неведомым колдовством увеличенного до размеров взрослого человека. А вечная улыбочка, которую те, кто с Ласло не знаком, могли счесть приветливой, придавала ему совсем уж безобидный вид. Усиливал это впечатление и голос — мягкий, певучий, даже немного женственный. Но даже мне, прожившему в Надгорице годик с небольшим, хватило понять, насколько оно обманчиво.

Понять — а теперь, похоже, еще и прочувствовать на собственной шкуре.

Правда же заключалась в том, что человек он страшный — Лысый Ласло. Весь город у него в кулаке. Включая, кажется, самого бургомистра. Так что если угораздило встать поперек дороги этого яйцеголового ублюдка, лучше сразу брать ноги в руки и нестись в сторону городских ворот. Или ближайшего кладбища. Сил меньше потратишь. Ибо если слухи не врут, сыночки Лысого Ласло могут отделать так, что о могиле мечтать будешь… во-первых. А во-вторых, даже к страже обращаться не с руки.

Почему — смотри выше. Те бравые ребята с пиками, что вроде как за порядком следят, сами за шкирку притащат к Ласло очередного должника. Да еще от себя добавят. И, что печальнее всего, будет в их действиях некая извращенная справедливость. Долги-то ведь надо отдавать. Всем. Им, ребятам бравым, в том числе. Так с какой стати кому-то может быть дозволено то, что другим возбраняется? Например, про должок свой — забыть.

— Радко, друг мой! — это растекшийся по табурету Ласло открыл рот, став похожим теперь на исполинскую жабу. — Что ж ты про старых друзей забываешь?

Понимать эту фразу надо так: если о чем я забыл, так это об одолженных у Лысого монетах. А также о том немудрящем законе бытия, что долг платежом красен.

И вот Лысый Ласло явился ко мне со своими сыновьями. Полный решимости освежить мою память. Одно радовало: если он снизошел до разговоров, значит сегодня ни бить, ни кости ломать не будут. Ласло еще надеется решить дело миром.

Что ж, не буду его в этом переубеждать.

— Да не забыл, — проговорил я, чувствуя, как тяжелеет, наполняясь кровью, моя висящая над полом голова. — Просто… ну не везет мне пока. Поиздержался несколько. Не сегодня завтра отыграюсь. Ты ж меня знаешь. И на днях верну… хотя бы часть.

Улыбочка продолжала украшать жабью физиономию Ласло, но в голосе прорезались стальные нотки.

— Про тебя я знаю только то, что ленивый и неблагодарный козел, — были его слова, — который легко забывает добро и которому плевать на все и на всех, окромя своей задницы. Отыграется он… да я не сильно удивлюсь, если тебе хватит наглости еще клянчить у меня денег. Чтобы их тоже во всякие карты-кости просадить. Ха!

Я весь сжался под угрозой неминуемой расправы, но тут Ласло немного смягчился.

— Но такой уж я человек, — были его слова, — предпочитаю верить людям… верить в хорошее. В доброту, а главное, честность других. Вынужден верить, потому что без доверия в моем деле никак. Только и останется, что закрыть контору и сидеть на своих денежках как курица на яйцах. Сидеть, дрожать. Так что, дорогой Радко… тем более что от долга ты вроде как не отказываешься. В общем, дам я тебе шанс… до послезавтра. Пойду навстречу… исключительно по доброте душевной. Ты рад?

Я лихорадочно затряс головой, пытаясь изобразить кивание. Что делать было не очень-то легко, будучи перевернутым. У Ласло от такого зрелища рот вообще растянулся от уха до уха. Того гляди, голова надвое развалится.

— Вижу, что рад, — молвил он, — и тем не менее… оставлю тебе небольшое напоминание. На всякий случай.

Лысый грузно поднялся с табурета, и, шагнув ко мне, от души врезал кулаком в мой тощий живот. Ах-х-х!.. Каким бы мягким и бесформенным этот человек ни казался, кулаки у него были крепкие. Явно не из тех он людей, кто тяжелее гусиного пера ничего не поднимает.

А вашему покорному слуге только и осталось радоваться, что встретился с Ласло на голодный желудок. Не то выблевал бы ему под ноги все, что съел накануне.

— Чтоб не забывал, — подвел Лысый черту под нашей беседой.

После чего сделал знак сыновьям, и те опустили меня… нет, не в том смысле, к великому счастью. Но пока просто на пол. Да еще бережно так, чтобы ценный я (а ценность моя равна сумме долга с процентами) по возможности не пострадал.

После чего все трое дружно удалились и даже дверь за собой закрыли. Да что там — даже не пострадала она пока, дверь в мою каморку. Не стали Ласло с сыновьями ее высаживать, пожаловав ко мне. Постучать соблаговолили… пока что. За что я им в некоторой степени благодарен. Не то пришлось бы еще и перед Милошем ответ держать, у которого я эту комнатушку снимал.

До Ласло ему, разумеется, далеко. Как зайцу до медведя. Но все равно не хотелось бы огорчать старика. Он же один из немногих людей, согласившихся мне помочь. Пускай и не бескорыстно.

А может, и сам Лысый не горел желанием причинять вред ни Милошу, ни его имуществу. Как другим людям, ни в чем перед ним не провинившимся. Не разбойник ведь. Но уважаемый в городе человек.

Еще я радовался, что покамест Ласло с сыновьями не взялись потрошить мое жилище в поисках монет. Или хоть чего-то ценного, что можно забрать в счет долга. А значит, не добрались до моего тайника — место коему нашлось даже в этой съемной комнатушке.

Отдышавшись и прислушавшись — убедившись, что за дверью никто не шуршит и не топает, я поднялся с пола и заглянул под кровать. Там, в пыльной темноте отогнул кусочек половицы и достал мешочек с монетами.

Да, если Ласло с сыновьями начнут перерывать каморку, заглядывая в каждую щель, такой тайник вряд ли останется необнаруженным. Но вот воришка какой, особенно неопытный, отыщет его едва ли. А вор поопытнее, даже если и обнаружит, скорее всего, побрезгует столь скудной добычей.

Такое вот самоутешение.

Развернув мешочек, я с тоской пересчитал оставшиеся монеты. Увы! На то, чтоб долг вернуть, не хватит точно. Даже ничтожную часть долга. И я легко отделаюсь, если получив от меня такую сумму, Ласло и его сыновья лишь дружно надо мной похохочут.

На то чтоб отыграться, как я обещал, чтобы сделать отдаваемую часть долга не ничтожной, тоже надежды мало. Разве что поддаться пороку азарта, блефовать, ставки делать побольше да порискованней. Но так это ведь можно вообще без порток остаться.

А вот на что может хватить содержимого мешочка, так это на выпивку, а также на первое время после того как я покину Надгорицу. Вынужден буду покинуть. Ну и на оплату каморки Милоша. Точнее, или на оплату каморки Милоша. Потому что если даже с ним рассчитаться попытаюсь, это сильно уменьшит мои без того невеликие шансы выжить за пределами городской стены.

Какой-то древний мудрец утверждал, что истина-де в вине. Какое там! Ее, истину, и на трезвую-то голову поймать трудно. А уж когда мозги пропитаны хмелем, погоня за этой птицей-невидимкой становится совсем уж безнадежным делом. Уж я-то знаю. Убедился неоднократно.

Но вот чему способствует сидение вечерком в кабаке, в одиночестве, над кружкой вина или пива, так это неторопливым размышлениям. Не ради истины, не в поисках правды святой — но исключительно по поводу своей незавидной судьбы. А заодно о том, как я докатился до жизни такой.