Сейчас половина Европы обсуждает московита-царя, с упоением читает о его зверствах, описанных беглыми слугами царя — Шлихтингом, Штаденом, Таубе и Крузе. Но что эта немчура, волею судьбы служившая в опричнине, знает о царе? Их писанина — собрание всевозможных баек и слухов, коими можно пугать детей вместо страшных сказок. Нет, историю о тиране должен писать тот, кто знал его, кто вместе с ним добывал победы, создавал великую державу.

С этими мыслями Курбский и взялся за "Историю государя Московского". О, в этом труде он изложит всю правду. Пусть потомки узнают, каким был Иоанн, царь и великий князь всея Руси. Иной раз слово сильнее целого войска…

Канун большой войны. Москва слаба, разгром под Венденом лишь подтвердил это. А во всей Речи Посполитой, словно в муравейнике, готовились к войне. И он, князь Курбский, готовился.

Он лично нанял восемьдесят шесть запорожских казаков, четырнадцать гусар, собрал ополчение со своих земель и вооружил его. Делал это с упоением, ибо объявлено было, что на время похода король приостановит все судебные тяжбы, коими тогда был обременен князь Курбский — все еще шла борьба с бывшей супругой, все еще тянулись разбирательства с соседями из-за спорных земель. Князь Курбский жаловался королю, что из-за бесконечных судов и кровавых стычек он не в силах обеспечить собранное им для похода войско. Тогда Баторий освободил имения Курбского от уплаты пошлин на время боевых действий.

"Какой у нас мудрый король!" — как и многие тогда, восклицал Курбский и, вдохновленный, все больше очернял царя в своем труде о нем, еще большим ядом пропитывались злорадные строки его посланий.

"А кроме того, скажу, что не подобает мужам благородным браниться, как простолюдинам, а тем более стыдно нам, христианам, извергать из уст грубые и гневные слова, о чем я тебе не раз говорил и раньше. Лучше, подумал я, возложить надежду свою на всемогущего Бога, в трех лицах прославляемого и чтимого, ибо Ему открыта моя душа и видит Он, что чувствую я себя ни в чем перед тобой не виноватым".

Но вскоре Баторий издал новый указ, по которому польская и литовская знать больше не распоряжалась наймом ополчения на своих землях. Прибыли специальные дознаватели, в деревнях Курбского начали хватать и отправлять в военный лагерь всех подряд — и мальчишек, и стариков, всех, кто мог держать оружие. Женский вой убитых горем матерей и жен стоял всюду. К князю бежали его крестьяне и старосты деревень, просили защитить их от поголовного рекрутского набора, и уязвленный князь, к старости лет еще более подверженный вспышкам гнева, написал королю послание, в коем осудил его последние действия и заявил, что не отправит своих людей в общее войско. Баторий ответил ему довольно скоро — в присущем ему холодном и жестком тоне в случае неповиновения он пригрозил Курбскому отобрать у него все имения. И Курбский замолчал, стерпел, покорился, однако уже не так любил своего короля.

Пока Курбский дописывал свое письмо Иоанну, во все уголки Европы были отправлены послания Батория с предложением наемной службы в польском войске на время войны с Московией. Поутихли европейские религиозные конфликты, и на службу к Баторию охотно отправлялись опытные воины из Священной Римской империи, Венгрии, Испании. Рекой потекло золото из польской казны в их кошели. Говорят, во Львов уже прибыли немецкие рейтары, ныне главная сила Европы — облаченные в легкие доспехи и открытые шлемы, они в седлах расстреливали из пистолей строй противника, затем с легкими мечами, походившими на шпаги, врезались в расстроенные ряды и устраивали резню.

Без остановки работали оружейные дворы, по личным чертежам Батория отливались пушки. Однажды Курбский услышал, что король хочет использовать против русских деревянных городов и крепостей в качестве снарядов каленые ядра. Под Казанью и в Ливонской войне князь Курбский видел горящие ядра, кои обмазывали специальной горючей смесью — довольно грозное оружие, но, ежели отследить его полет, можно предотвратить пожар, легко потушив снаряд. Князь понимал, что каленое ядро, нагретое докрасна, быстро потушить невозможно, вынуть из крепостной стены тоже, и деревянная стена со временем неотвратимо начнет воспламеняться.

Оплывали свечи, отчетливее в углу проступали православные иконы, освещаемые мерцающими во тьме лампадками. Задумавшись, князь застыл, глядя куда-то перед собой. Он не верил, что у Иоанна есть хоть один шанс выстоять. Тиран обречен. Окончив послание, Курбский отложил перо и выпрямился в своем кресле.

"А посему подождем немного, так как верую, что мы с тобой близко, у самого порога ожидаем пришествия надежды нашей христианской — Господа Бога, Спаса нашего Иисуса Христа. Аминь"…

1579 год

Новгород переполнен ратными, съезжающими сюда отовсюду по приказу государя. Здесь же сам Иоанн со своим двором. Тут и там работали кузницы, вереницы телег везли провиант — готовились к грядущей войне. Среди бояр и воевод, что так же в большом числе прибывали в Новгород, только и говорили о недавнем послании Батория Иоанну, в котором король обращался к нему, не скрывая своего презрения, и уведомлял о скором начале боевых действий. Не успел государь оправиться от этого унижения, из граничных крепостей и городов ему доставили грамоты Батория, отправленные бойцам гарнизона, воеводам, боярам и простому люду — Стефан призывал московитов не лить понапрасну кровь за безбожного тирана и без боя сдаваться польским войскам.

Иоанн уже успел поостыть от столь подлого поступка этого безродного пса и срочно созвал ближнюю думу. Истуканом он сидел в высоком кресле, тяжело глядя на бояр своих. Тихо и безучастно сидел на своем месте наследник, но было видно — и его переполняют волнение и гнев.

Возмущались бояре. Не забыли поражение под Венденом, хотят отомстить, заодно проучить короля-выскочку. Говорили о. походе на Лифляндию, рассчитывая там встретиться с войсками Стефана, которые непременно пойдут по отвоеванным у московитов лифляндским землям. Иные спорили, утверждали, что ежели король собирает большое войско, то он ударит в Полоцк, дабы сломить западный щит Русской державы.

— Стало быть, из-за трусливых воевод я лишился Лифляндии, отдал ее полякам и шведам, а вы говорите мне о Полоцке? — сказал Иоанн с раздражением.

— Государь, — молвил с места седобородый Мстиславский, опершись рукой о резной, сверкающий каменьями посох. — Из Лифляндии без захвата Полоцка поляки не пойдут на Псков и Новгород, не станут они подвергать войско опасности. Потому Баторий появится либо под Смоленском, либо под Полоцком. Надобно сбирать войско и идти под Полоцк. Оттуда можно будет при случае защитить и Смоленск. Я возглавлю поход, ежели на то будет твоя воля. — Он указал посохом на царевича. — Дозволь и сыновьям своим защитить державу твою, войско пойдет за ними и будет яростнее биться с врагом!

Бояре молчали, наблюдая, как яростью возгораются потемневшие очи государя.

— Ты смеешь просить дать тебе главенство над войском, — глухо, сквозь зубы проговорил он, — хотя сам не исполнил моего приказа под Венденом и не взял его! Самовольно отвел войска и дал свершиться позорному поражению!

Последнюю фразу Иоанн визгливо выкрикнул и стукнул посохом о пол. Мстиславский поджав губы, приподнялся с места, поклонился:

— Прости раба твоего, государь, не гневайся на меня. Стар я стал, несдержан в речах своих…

Иоанн еще что-то хотел добавить, но сдержался, отложил посох.

— В Лифляндию отправьте полк Василия Хилкова. Пусть пожжет да пограбит там вдосталь. А ежели Баторий там явится — ему и помогать крепостям стоять против врагов.

— Дозволь я скажу, государь! — сказал вдруг с места царевич. — Ежели ныне не укрепим Полоцк, будет поздно. Для чего мстить ливонцам за прошлое поражение? Надобно встать под Полоцком и отстоять любой ценой сей город!

Притихли вновь бояре, замер на своем месте Иоанн. Взгляд его, устремленный куда-то вперед, казалось, остекленел.