А недавно ко всему этому принес ты еще один позор предкам своим, невиданный по сраму и в тысячу раз более огорчительный: город великий Полоцк сдал ты со всей церковью, иными словами — с епископом и клириками, и с воинами и со всем народом, в своем же присутствии, а город тот ты прежде добыл грудью своей (чтобы потешить твое самолюбие, уже не говорю, что нашей верной службой и многим трудом!), ибо тогда ты еще не всех до конца погубил и поразогнал, когда добыл себе Полоцк. Ныне же, собравшись со всем своим воинством, за лесами прячешься, как хоронится одинокий беглец, трепещешь и скрываешься, хотя никто и не преследует тебя, только совесть твоя в душе твоей вопиет, обличая прескверные дела и бесчисленные кровопролития. Тебе только и остается, что браниться, как пьяной рабыне, а что поистине подобает и что достойно царского сана, а именно справедливый суд и защита, то уже давно исчезло…

Вспомни прошедшие дни и возвратись к ним. Зачем ты, безумный, все еще бесчинствуешь против Господа своего? <…> Ты же был мудрым и, думаю, знаешь о трех частях души и о том, как подчиняются смертные части бессмертной. Если же ты не ведаешь, то поучись у мудрейших и покори и подчини в себе "звериную" часть божественному образу и подобию…

Написано во преславном городе Полоцке, владении государя нашего пресветлого короля Стефана, особенно прославленного в богатырских деяниях, в третий день после взятия города. Андрей Курбский, князь Ковельский".

— Отец, может, дозволишь поехать с тобой?

Князь Иван Мстиславский, садясь в возок, обернулся в последний раз. Оба сына, Федор и Василий, стояли мрачными, словно провожали отца в последний путь. Федор, скрестив на груди руки, пристально глядел на отца, Василий снова и снова пытался отговорить князя ехать к государю в одиночку. Иван Федорович поднял глаза — в окна выглядывали жена и две дочери, тоже, видимо, ждали, что братьям удастся отговорить батюшку. Но князь Мстиславский еще ни разу не переменил своего решения, потому приказ срочно явиться самому к государю он бросился выполнять тут же. Да и как не выполнить — о потере Полоцка и гибели войска Шеина стало уже известно. Для чего государь его вызвал, он еще не ведал…

— Помните мои слова, — сказал напоследок. — Что бы ни случилось — сохраняйте государю верность. Вы — единственные продолжатели рода нашего. Не уроните честь…

Иван Федорович произнес и, разведя руки, обнял крепко обоих сыновей. Младшего, Ваську, потрепал по вихрастой голове, Федю похлопал по плечу.

— Храни вас Господь.

И поспешил сесть в возок, дабы быстрее закончить это тяжкое прощание. Сверху послышался вой и плач — не выдержала супруга князя…

Тяжелым шагом князь Мстиславский поднимался по крыльцу дворца, мельком глядя на выстроившуюся по сторонам стражу. Кто-то его встретил, поклонился — он уже не замечал, кто. Чувствовал, как бешено стучит сердце, и сам устыдился своей робости. Как удалось Иоанну так приструнить и запугать гордую и могучую знать?

Иоанн находился в палате один, восседая в своем высоком резном кресле. Распахнув шубу и стянув с головы бобровую шапку, князь в пояс поклонился ему.

— Здрав будь, государь. Прибыл по зову твоему.

Застыв в полупоклоне, Мстиславский поднял голову и ужаснулся — глаза царя, словно залитые кровью, тяжело и страшно глядели из-под черных бровей, пальцы правой руки добела сжали посох.

— Подойди! — приказал князю тяжелый хриплый голос. Выпрямившись, князь, не смея поднять взор, подошел ближе, снова поклонился. До его уха доносилось частое дыхание Иоанна, словно ему не хватало воздуха, и князь все понял. И ужаснулся. Спаси, Христос!

— Ты, старый пес, до сих пор проникнутый литовским духом… — Царь говорил медленно, словно силился обуздать рвущийся наружу гнев. — Ты мне говорил, чтобы я послал тебя с царевичами в Полоцк, дабы ты защитил город от поляков.

— Государь… — молвил было князь, но Иоанн взвизгнул, стукнув посохом о пол:

— Молчать!

Князь покорно замолчал, склонился ниже, зажмурил глаза. Господи, помоги пережить сие унижение и муки!

— И вот Полоцк и все крепости в округе пали! И ныне известно мне твое коварство — хотел ты нарушить крестоцелование и погубить хотел моих сыновей! Ты хотел погубить моих сыновей! — выкрикнул Иоанн и наотмашь ударил боярина посохом по голове. Охнув, Мстиславский упал на пол и начал прикрывать голову руками, а удары все сыпались и сыпались на него — по плечам, по бокам, по лицу. Хлынула кровь, боярин, стоя по-собачьи, пытаясь отползти, сбежать, но под градом ударов он упал лицом в забрызганный его кровью пол, а Иоанн остервенело бил его по спине, пока князь не перестал вздрагивать от ударов, пока посох не обломился пополам. Вошли слуги, кто-то из советников — Иоанн уже не видел их — отбросил в сторону обломок посоха и, обессиленный, рухнул в свое кресло. Безжизненное тело боярина, лежащее в луже крови, поспешили унести.

В тот же день созвана была Боярская дума, где царь продолжил выплескивать неизрасходованный гнев на всех, кто был отчасти виновен в потере Полоцка, и тех, кто выступал за его защиту:

— Вы, нечестивый род! Вы все говорили мне, что Полоцк и Сокол неприступны, что король не сможет взять их! Вы допускали от себя ко мне людей, что, обманывая меня, говорили — за Баторием никогда не пойдет огромное войско, что бояться нечего!

Красный, с выпученными глазами, вздувшимися венами на лбу и горле, Иоанн, не дойдя до своего места, стоял посреди палаты и кричал, топая ногами, брызгая слюной.

— И что теперь? Полоцк и Сокол потеряны, все воины повержены, остальные крепости уничтожены, Смоленская земля разорена!

Молчали бояре, потупив взоры. Почему пустовало место Мстиславского и его сыновей, многие уже прознали. Говорили, мол, видели, как окровавленного, полуживого, его выносили из возка, под плач и вой жены, дочерей, домочадцев. Сыновья, которые тоже должны были присутствовать на заседании, либо хлопотали вокруг полумертвого отца, либо не осмелились появиться пред государем.

— Я вас, крамольников, всех изведу! — продолжал кричать царь под стук посоха об пол. — Снова вы предали меня, вступили в сговор с поляками! Псы! Грязные псы!

Когда гнев наконец потух, а силы иссякли, Иоанн сел в свое место. Бояре не сразу возобновили переговоры, с опаской поглядывая на государя, но надобно было что-то предпринять, и, переборов страх, начали думать, как поступить дальше.

Решили что с Баторием надобно заключать мир, слать новых послов, дары, обещать уступить города и земли в Ливонии в случае переговоров, а Нарву, кою взяли в осаду шведские войска тем временем, надобно было защитить. Потому решили отправить на помощь городу полк во главе с князем Хилковым.

А на следующий день, поддерживаемый под руки обеими сыновьями, пришел князь Мстиславский. Едва живой, с опухшим от побоев лицом, весь в ссадинах и синяках, глава думы упал перед Иоанном на колени, за ним бухнулись его сыновья, не смевшие поднять глаз на государя.

— Во многих винах пред тобою грешны, прости нас, великий государь. Вот, пришел к тебе, не за себя прошу, за сыновей своих, — молвил старый князь. Иоанн долго глядел в избитое лицо боярина, после кивнул и подпустил их к своей руке. Молодые князья, один за другим, поклонились царю в ноги и поочередно приникли к государевой длани губами, превозмогая боль и мучения, сделал то же и их отец. С тем и отпустил их Иоанн. Так семья Мстиславских вновь избежала опалы.

Каких усилий стоило это Ивану Федоровичу! Еще прошлым вечером, весь перемотанный окровавленными повязками, он лежал и заклинал сыновей поехать завтра к царю. Гордый Василий заупрямился, ехать не захотел и отца просил сохранить силы для лечения. Федор же молчал, скрестив на груди руки, опершись плечом о закрытую дверь. Хлопотали слуги и лекари, были тут же дочери и супруга князя, до сих пор лившие слезы от пережитого ужаса, когда едва живого князя Мстиславского привезли на подворье и вынесли едва ли не бездыханное тело из возка.