— Гарнизон наш и командир Юрген фон-Ольденбаум служили когда-то королю Сигизмунду, а быть подданными Стефана мы не хотели и потому по сей день не присягнули ему, надеялись на вашего государя, ждали, что он возьмет нас под свою защиту, ибо Лифляндская вотчина исконно принадлежит ему, — молвили немецкие переговорщики. Закованные в броню бояре, сидя напротив, недоверчиво глядели на них. Никита Романович Захарьин отвечал немцам:

— Ежели все так, как вы говорите, отчего до сего дня, до прихода нашего государя, вы не присылали челобитчиков?

— Только лишь потому, что надеялись на государя, а иные ждали подмоги от германского императора, брата государя, а коли великий князь пришел сюда, то отдаем себя и город ему в руки. Посему все мы хотели бы просить государя принять нас к нему на службу.

Иоанн с упоением выслушал от дьяков о ходе переговоров и ответил:

— Велю отправить их в Москву, устроить деньгами и поместьями. Разберите тех, кто пригодится в стрельцы иль в пушкари — устройте жалованьем…

Ворота открылись, и русские ратники под стягами вступили в город. Стрельцы стремительно с пищалями наперевес растекались по городу, закованные в броню всадники заполнили узкие улочки. Жители с трепетом глядели из окон на грозных московитов, прятались в погребах, запирали дома. Но многие несмело вышли в город — хотели узреть легендарного властителя московитов.

Иоанн с наследником и свитой победителем въезжал на центральную площадь, где предстал перед ним командир гарнизона Юрген фон-Ольденбаум, пожилой подтянутый гладковыбритый немец. Холодно и бесстрастно глядя на Иоанна, он склонил перед ним голову. Следом за ним поклонились остальные защитники крепости.

Богдан Бельский, стоявший позади государя, дал знак, и два ратника, грубо схватив Ольденбаума под руки, потащили его и бросили на землю к ногам государева коня. Немецкие воины отворачивались, не в силах видеть унижение своего командира. Испуганно озираясь выпученными глазами, Ольденбаум попытался встать, но Бельский сказал ему:

— На колени перед великим государем!

Старику перевели, он повиновался, встал на колени, пусто и пристально глядя перед собой в никуда. Из стиснутой оскаленной челюсти с хрипом вырывалось частое дыхание.

— Верно ли я слышал, что в городе Резице[21], что недалеко отсюда, главою гарнизона является твой сын? — прозвучал над головой старика голос царя. Ольденбаум поднял глаза, взглянув жалобно на государя, черной тенью возвышающегося в седле из-за светящего за его спиной солнца.

— Это верно, великий государь, — ответил старик, уже приготовившись к самому худшему. Пот крупными каплями выступил на его лице.

Иоанн дал ему знак подняться, и Ольденбаум живо вскочил на ноги, но все равно горбился и не поднимал голову. Исподлобья взглянул в каменное лицо царя, мельком увидев лишь тяжелый нос, седеющую бороду и холодный взгляд видневшихся из-под шлема глаз.

— Вели кому-нибудь из своих людей ехать туда да прикажи сыну своему, дабы нашу отчину Резицу он отдал, как ты город Лужу очистил, дабы крови на себя не навлечь. Пусть повинуется твой сын и нашей ярости не возводит!

Ольденбаум, сломленный окончательно, закивал, обещая тотчас писать сыну. С тем его и отпустили.

Сын же его не рискнул противиться воле царя, и уже через три дня войско Иоанна заняло Режицу без единого выстрела. Немецкий гарнизон, устрашенный числом войска московитов, гурьбой отправился на службу к царю, и государь щедро жаловал их, теша свое высокомерие.

Так же через две недели сдался и большой город Динабург[22]. Обороной командовал польский воевода Соколинский. Поначалу, узнав о приближении московитов, он думал отсидеться и отбиваться по возможности, ибо от князя Полубенского поступил ясный приказ — стоять насмерть и ослаблять силы царя, дабы кровожадный московит не пошел с походом на Литву. Даже когда он увидел великое войско царя, он все еще, борясь со страхом, велел готовиться к обороне, но выстрелы русских пушек вскоре и его заставили передумать. Он послал двух немцев на переговоры, и те от имени Соколинского обещали сдать город, ежели царь не станет карать его защитников. Иоанн великодушно дал свое согласие и беспрепятственно занял Динабург.

Тем же вечером в замке захваченного города царь праздновал очередную бескровную победу богатым пиром, куда пригласили и сдавшихся ему противников. Царь с наследником восседали во главе стола, облаченные в легкие нарядные кафтаны. Защитники гарнизона, серые от позора и тоски, сидели за одним столом с московскими боярами, разодетыми в шитые золотом и серебром одежды, слушали их чинные разговоры, в коих мало что понимали, и вместе со всеми нехотя поднимали кубки, когда звучали здравницы непобедимому русскому государю. Иоанн был добр — он щедро жаловал командиров гарнизона вином, а после дарил им серебряные кубки и шубы. Едва удерживая в руках подарки, они кланялись государю, смиряясь со своим унижением.

— Государь, — молвил оказавшийся рядом Богдашка Бельский. Иоанн чуть наклонился к нему, слушая.

— В лагере беспорядки. Воеводы, молвят, не велели мирным жителям выезжать с их имуществом. Они там стоят толпой, вопят, воют, ратники их не пускают.

— Вели, дабы исполняли мой наказ и отпустили всех с их рухлядью! — с раздражением велел Иоанн, не терпевший своевольства среди своих подданных.

— Будет исполнено, великий государь, — молвил Богдашка и исчез.

Пир продолжался. Иоанн, выслушав очередную здравницу в свою честь, тяжело откинулся на спинку кресла и вновь изобразил на своем уставшем, изможденном лице великодушную улыбку победителя.

Полубенский как мог из Вольмара пытался управлять еще подвластными ему крепостями, всеми силами укрепляя их.

Здесь он узнавал о том, как московиты брали один город за другим. После Динабурга царь подступил к замку Лаудону и, несмотря на то что немногочисленный гарнизон его сдался добровольно, царь велел разграбить и разрушить замок. Уже через несколько дней войско подступило к Зессвегену. Командиром гарнизона там был Эрнест фон Миних, доблестный воин, закаленный в боях. Молвят, посланца, коего царь послал с предложением сдаться, Миних едва ли не собственноручно убил из пистолета. В его подчинении находились чуть больше двадцати воинов, но из окрестных деревень, разоренных татарскими отрядами Тимофея Трубецкого, сбежалось множество мирных жителей, обозленных на московитов. Видимо, Миних взял их под свое крыло и обещал защиту. Царь развернул войско, выставил пушки, обстрелял ими крепость, и вскоре первые перебежчики явились в лагерь московитов, докладывали о слабых местах в крепостной стене и о малочисленности защитников. Иоанн велел продолжать обстрел, и жители, испуганные русскими ядрами, сами открыли ворота, вопреки приказам Миниха.

Царь не простил им сопротивления. Миниха Иоанн велел казнить первым — говорят, его на части разорвали пущенные в разные стороны лошади. Его сподвижников посадили на кол, жителей же, что осмелились выступить против царя, нещадно вырезали. Мужчин, стариков и детей убивали на месте, женщин насиловали и затем резали. Оставив в очищенной от врагов крепости часть своего войска и несколько пушек, Иоанн двинулся дальше, разорив следом и уничтожив замки Шваненбург и Берсов.

Одновременно стало известно о наступлении на Вольмар полка герцога Магнуса[23].

В крепости и города, в коих еще стояли польские и немецкие гарнизоны, были подброшены послания Магнуса. Одно из таких уже было на столе Полубенского. Вот из-за этой грамоты, о которой успели узнать и местные жители, в Вендене с раннего утра началось восстание. Полубенский глазами скользил по строчкам:

"Подчинитесь моему войску… силы ваши малы… король вам не поможет… царь идет с грозным войском… Я, герцог… нахожусь в согласии с великим князем, действия мои одобряются германским императором… положитесь на мою помощь, ежели хотите жить… Покоритесь…".