Так не потому ли, что единственный из всех выказав недовольство, так долго князь не получал никаких назначений? Это было проявление недоверия государева, немилости. Следом голову одного из казненных подбросили к нему на двор, как и многим влиятельным лицам в государстве. Следом лишили должности кравчего младшего сына князя, Василия. А далее что?

А далее этот бездарный Саин-Булат, этот холеный и надменный касимовский хан, садится на московский стол — его-то князь Мстиславский презирал и ненавидел! Еще с того самого похода на замок Лоде, когда погибло все войско, а князь Мстиславский получил страшную рану от пули в боку и едва не изошел кровью. С болью князь вспоминал тот день. Иван Андреевич Шуйский пытался противостоять Саин-Булату, помешать его планам по разделению войска, и погиб в том бою. Он искал поддержки у Мстиславского, но тот не поддержал Шуйского и корил себя до сих пор за это. Конечно, Иван Федорович помнил, что и сам был тогда в опасном положении, и пойти против ставленного государем во главе войска Саин-Булата он не решился тогда. А зря. Стоит ли его жизнь сотен тех, что оборвались в тот день, когда разгромлено было русское войско?

Иоанн крестил Саин-Булата, того нарекли Симеоном Бек-булатовичем, и вскоре царь выдал за него замуж Анастасию, одну из дочерей Мстиславского, приходившуюся Иоанну внучатой племянницей. Так Симеон породнился с царем, а Анастасия, значится, стала теперь царицей?

Все это было лишь словом, Иван Федорович хорошо выучил государя за все эти годы и понимал, что Симеон называется царем лишь до тех пор, пока это выгодно самому Иоанну, ибо он не раз заявлял, что венчания на царство не будет, потому, видать, он забрал из Кремля царские регалии и казну.

Ивану Федоровичу было обидно за дочь, за немилость, оказанную ему в эти смутные и опасные для существования государства месяцы, и князь слег с простудой. Несколько дней был в жару, супруга перепугалась, молилась у его ложа, плакала. Понемногу справился он с болезнью, и та отступила. Осталась лишь неимоверная слабость. Иван Федорович ласково гладил мокрое от слез лицо супруги и говорил, улыбаясь, что это она его у Бога вымолила…

О приезде зятя, князя Ивана Голицына, его оповестил сын Василий, спросил, готов ли Иван Федорович принять гостя. Мстиславский прикрыл глаза, что означало "да".

И вот князь Голицын, широкий и потучневший в последние годы, вступил в его покои. Слуги внесли резное кресло, в которое князь тяжело опустился, откинув полы длинного атласного опашня.

— Не вовремя ты, Иван Федорович, слег! Думе сильная рука нужна нынче, — проговорил он гнусаво, вглядываясь в серое костистое лицо боярина.

— То от усталости, помирать не буду, — слабо ответил Мстиславский и с усилием сглотнул, попробовал улыбнуться, спросил о дочери. — Как Ирина? Как внуки?

— Передавала тебе поклон. Сына, Андрея, устрою на придворную службу, пора уж. Ванята растет, боевой малый, сестер задирает. Нынче Ирина снова беременна, даст Бог, в следующем году разродится.

— Слава Богу, — улыбнулся Иван Федорович. — А брат твой как, Василий Юрьевич?

— На Оке против крымцев стоит. С женой своею выродков Басманова растит. — Голицын скривил рот в презрительной ухмылке. — Еще двоих сыновей народили…

Мстиславский понимающе кивнул. Иван Голицын на дух не переносил супругу своего старшего брата, Варвару Сицкую, вдову опричника Федора Басманова, оставившего среди знати только ненавистные воспоминания. От того брака у нее было двое сыновей, коих Василий Голицын растил, как своих. Иван Голицын же, как известно, с тех пор перестал входить в дом брата, тот самый дом, в коем они когда-то оба выросли.

Иван Голицын молчал, отвернувшись. За окном переговаривались дворовые, заржал конь, кто-то громко свистнул, видимо, подзывая сторожевых псов.

— Государь продолжает державу на части рвать. Удел его скоро уж более нашего будет! Недавно у Симеона выпросил он в свой удел весь Двинский уезд, — наклонившись к ложу боярина, шепотом говорил Голицын. От него тянуло морозом и лошадиным духом. — Дворян на службу берет. Нынче знатным сложнее к придворному чину пробиться, государь жалует лишь худородных. Дети боярские кравчими и стольниками служат, где сие видано? Все, как и десять лет назад. Неужели опричные годы вернулись?

— Двинской, говоришь? — нахмурившись, с усилием прохрипел Мстиславский.

— Понемногу Псковскую землю отбирает государь в свой удел, Ржев, Старицу. Целое государство внутри Руси, выходит. За стародубских князей государь взялся… Хилковы, Ромадановские, Татевы… Выкупает их земли, после заселяет туда своих придворных. Молвят, и под Москвой земли раздает..

— Стародубские князья… — эхом повторил старый князь и даже приподнялся, словно сказанное Голицыным придало ему сил. — В опричные годы, стало быть, не дорезал и ныне решил взяться…

— Добровольно земли отдают… Без крови… Молвят, не токмо деньги казны государь тратит, но и собственные… Как же силится он от знати избавиться! Все делает, дабы старое боярство ослабить. Потому и сыновей женил на безродных! А в думе только и разговоры о польской короне. Симеон сидит в золоте куклой, молчит, в лица нам заглядывает… Долго его терпеть?

"Недолго", — подумал Мстиславский. Довершит государь задуманное, нужных людей подле себя соберет, земли отнимет, у кого нужно, и поедет Саин-Булат прочь из Кремля. И дочка Настасьюшка с ним. На измученное болезнью лицо старого князя легла печать неизгладимой тоски.

Боярин сделал неимоверное усилие и поднялся в кровати. Одернув покров, он спустил на устланный бухарским ковром пол отощавшие за время болезни ноги. Иван Голицын от неожиданности даже привстал со стула, развел руками, готовясь ловить на себя больного, ежели упадет, но Мстиславский твердой рукой отстранил его.

— Иван Федорович, ты что? — спросил он тихо.

— Кликни Настасью мою, — кивнул на дверь боярин. — Пущай велит одежды подать для меня.

Голицын все еще в недоумении глядел на тестя, и Мстиславский неторопливо молвил ему:

— Чего уставился? Скорее!

И когда князь бросился к дверям, дабы позвать супругу Мстиславского, тот добавил уже тихо:

— Верно ты молвил. Засиделся я тут.

Анастасия Владимировна появилась тотчас и, увидев вставшего с постели мужа, ахнула, бросилась к нему было, но тот так сурово глянул на нее, что она остановилась в нерешимости на полпути.

— Вели одежду подать. И сыновей позови, — велел твердо Мстиславский.

— Что же ты себя не жалеешь, Господи! — на ходу запричитала боярыня, проскочив мимо замершего у дверей Голицына. Мстиславский, сидя на краю своего ложа, седой, со спутанной длинной бородой и взлохмаченными поредевшими волосами, глядел на него исподлобья и молвил:

— Пора власть обратно в руки свои забирать. И Симеона этого прижать… Не бывать ему нашим государем. Не бывать!

Ещё ранней зимой стало известно, что государь готовит рать для похода на Крымское ханство. Михайло не ведал, назначат ли его в собирающееся войско или же оставят в Орле. Сам он отправляться на войну не желал из-за рождения сына и все обдумывал, как о том заговорить с воеводой, дабы тот оставил его при себе.

Но вскоре все разрешилось само собой…

По весне приехал слуга Михайлова отца — Фома. Весь заляпанный грязью, едва стоявший на ногах он, высоченный гигант с простодушным добрым лицом, вступил в дом Архипа и, шатаясь, протянул Михайле отцову грамоту.

— Ты как добрался? Сам?

— Сам. Три дня скакал без остановки. Батюшка (даже он так называл отца Михайлы) дал денег, я на яме коней менял. Толком даже не ел…

— Господи, бедный, садись, поешь! — засуетилась тут же Белянка. Анна настороженно выглядывала из-за печи, качая на руках только что уснувшего Матвея. Архип сидел за столом спиной к дверям, пристально глядя на Фому через плечо. Фома сразу понял, кто в доме хозяин, и не посмел присесть к нему за стол, куда Белянка уже ставила горячие щи, пироги, мед. Архип указал молодцу на уготованное для него место, и Фома, поклонившись, с грохотом плюхнулся за стол и жадно накинулся на еду, хватая сразу всего и помногу.