— Ежели снова в навозе двор мой оставишь, — прервал Архип рассказ Еремки, — я тебе за шиворот его засуну!

— Ась? — переспросил Еремка, приподняв над одним ухом свой треух.

— За конями прибери! — крикнул в сердцах Архип.

— Чего злишься-то? — обиженно заворчал Еремка. — Приберу, приберу!

Теперь уже молча он наблюдал за работой Архипа.

— Этот-то конь буйный, норов имеет! А с тобой ничего, смирный! — с уважением протянул он.

— Силу чует! — ответил Архип и похлопал коня по мускулистой шее.

Тем временем в доме Аннушка, держась порою за выпяченный живот (уж должна скоро родить!), стряпала у печи. Белянка, закатав рукава, стирала в кадке белье, то и дело поглядывая в мутное окно, затянутое бычьим пузырем.

— Опять его принесла нелегкая, — проворчала она, — глядишь, и теперь воевода не заплатит! Сколь можно!

— Так отчего батюшка его принимает все время? — отозвалась Анна. — Отказался бы — и дело с концом!

— Как же! Откажешь тут воеводе! Он ж тут, как царь! Всем заправляет! Наворовался и жирует, а простым людям ни гроша не платит, ирод!

— Тебе-то откуда знать, воровал он иль нет? — с улыбкой спросила Анна, ставя в печь горшок с залитой водою гречихой.

— Да все они воруют! — махнула рукой Белянка и утерла со лба пот тыльной стороной ладони. — Сколь им всем надо-то, чтобы перестать народ честный обманывать! Ох, жаль, государь-батюшка не видит того! Он бы его быстро за пояс заткнул!

— Миша говорит, мол, времена нынче тяжелые. В Москве теперь два царя, и поборов с городов в два раза больше! Он сам видал — провожал возки с казной! — ответила Анна, закрывая печь черной заслонкой.

— Придумали чего странного! Два царя… Ишь! Боярские это все проделки! — возмущалась Белянка. — А народу что? Страдать, да и только! Ничего, Бог все видит! Все там будем!

Белянка еще много говорила, достирывая белье — собиралась выказать все мужу, как только вернется, указать ему, неразумному, как следует себя вести с этим воеводой, но когда Архип, закончив, вступил в дом чернее тучи, Белянка и Анна смолкли, только завидев его озлобленный взгляд. Скинув пропахшую потом грязную сорочку Белянке, он вышел в сени. Оттуда послышалась какая-то возня, затем что-то с грохотом рухнуло, и разразилась яростная ругать Архипа.

— Опять горшки подле моей утвари кузнечной сложили?! Убью! — ярился он, и Белянка, опустив глаза, все сильнее терла в кадке грязное белье.

— Видать, снова не заплатил, — шепотом сказала Анна.

— Тише. Не трогай его! — махнула рукой Белянка. — Михайло-то скоро прибудет?

Муж Анны пришел со службы к вечеру, весь пропитанный запахом лошадиного пота, тоже уставший и злой. Потому вечеряли в полной тишине. Женщины не решались первыми нарушить молчание. Архип, выгребая из горшка деревянной ложкой гречневую кашу, оглядев зятя, вопросил наконец:

— Ну? Чего слыхать там у вас-то?

— Государь ратных выбирает к себе на службу. Теперь каждый норовит туда попасть. Только о том и разговоры ведутся. Но, видать, не свезло мне, — раздраженно отвечал Михайло.

— Почто так все рвутся туда? — вопросила Белянка.

— Как же, — усмехнулся Михайло, — глядишь, в московских землях имение дадут! О том каждый мечтает! И, наверное, уж там жалование не задержат! Государь, чай, за всем следит!

Услышав это, Архип вскинул одну бровь и, покачав головой, вновь потянулся за кашей. Вновь замолчали. За темным окном где-то вдалеке брехали собаки.

— Что ж делается-то, Господи, — прошептала Белянка. — Почто им на Москве два царя? Еще, молвят, татарин теперь государь наш. Как это?

— Никак, — бросил Михайло, — не нашего ума дело. Сами меж собой разберутся.

— Об другом давайте говорить! — сказал раздраженно Архип, но трапеза их уже прошла далее в полной тишине…

Ночью Архип все не мог уснуть, ворочался. В голову лезли всякие мысли. Что, если опять чего случится, и из Орла вновь погонят куда-нибудь, как из Новгорода тогда! В памяти навязчиво всплывал тот страшный переезд. Снежный буран, вой ветра… смерть дочери Людмилы в дороге… монастырь, где ее похоронили…

Нет, прочь! Прочь это из головы! Раздраженно сопя, Архип перевернулся на другой бок. Закрыл глаза, и, когда уже сон подкрался, как назло, в ушах отчетливо послышался последний крик Людушки: "Мама! Мама!" Простонав, Архип вновь перевернулся и открыл глаза.

— Мама! — раздался крик из горницы Аннушки. Архип тут же вскочил — Белянки уже рядом не было. В сенях хлопнула дверь, и мимо него вскоре, снимая на ходу тулуп, пробежала соседка Матрена, а за ней — весь взъерошенный Михайло.

— Воды принеси! — послышался командный рев Белянки.

— Воды… ага… — повторил растерянно Михайло и бросился к греющейся на печи корчаге.

— Чего там? — растерянно спросил чумной ото сна Архип.

— Анька… рожает, кажись! — выпучив глаза, проговорил Михайло. Из горницы доносились сдавленные стоны Аннушки, тихие переговоры Белянки и Матрены. Михайлу туда уже не пустили, выхватив корчагу у него из рук, Матрена вытолкала его обратно. Почесав затылок, он, шатаясь, уселся за стол и уставился в одну точку. Архип, тоже ошарашенный, сел рядом.

— Давно? — спросил только.

— Не ведаю! Спал! А она, говорит, постель вся намокла, зови, мол, матушку. Ну и я… Ох… Мне на службу ведь скоро…

— Ничего, иди. Чай, не одна она тут, с приглядом, — с волнением в голосе ответил Архип.

Михайло поснедал чего-то и, собравшись второпях, вскоре убежал — уже вот-вот надобно было быть подле воеводского терема. А Анна все мучилась, не могла разродиться. То затихала, то стонала и кричала вновь, и Белянка с Матреной ни на шаг не отходили от нее. Архип ходил по светлице кругами, слушал, потом плюнул и пошел в мастерскую, дабы себя отвлечь…

Уже ближе к полудню Архип, работая, за стуком молота не сразу услыхал, как зовет его, чуть улыбаясь, Матрена. Отложив инструменты, на ходу скидывая прожженный кожаный фартук, Архип ринулся в дом, уже все понимая.

Анна лежала изможденная, но счастливая. Только-только обмытый малыш, завернутый в пеленки, агукал на руках улыбающейся Белянки.

— Парень народился. Внук! — шепнула она дрогнувшим голосом, взглянув мокрыми от счастливых слез глазами на остолбеневшего у дверей Архипа. Еще не веря, он осторожно сделал шаг, протянул руки и вскоре ощутил эту приятную, почти невесомую тяжесть теплого маленького тельца, придерживая его за лысую головенку, жадно осматривал сморщенное маленькое личико, крохотные ручонки, сжатые в кулачки.

— Как окрестим его? — спросила вставшая рядом Белянка.

— Матвеем. Матвеем назовите! Так батюшку моего звали. Так в его честь бы, — предложил тут же с надеждой Архип и взглянул на Анну. Дочь, улыбаясь, чуть кивнула, соглашаясь.

— Дайте мне подержать, — попросила она слабо, и Архип осторожно передал младенца Аннушке. Белянка уткнулась ему в грудь и тихонько заплакала. Крепко обняв ее, Архип и сам почувствовал, как на глазах наворачиваются слезы.

Глядя на то, как его дочь держит на руках своего сына, он впервые за долгое время почувствовал себя счастливым. Архип сейчас уже не думал о жадном воеводе, о тяжких воспоминаниях, грызущих его душу, о бедах державы. Все это было не важно. Не важно…

Иван Юрьевич Голицын осторожно вступил в покои князя Ивана Федоровича Мстиславского, словно боялся потревожить царившие здесь тишину и безмятежность. Иван Федорович заметно сдал в последние годы, да и все чаще стали напоминать о себе старые раны. Весь год Мстиславский провел в своем роскошном тереме, высившемся на территории Кремля, в тихом семейном кругу, рядом с женой и подрастающими дочерьми. Редко когда князь оставался дома хотя бы на месяц, поэтому такая передышка для его стареющего тела была необходима.

Но Иван Федорович видел и знал, что творится в государстве. Когда раскрылся заговор и с плахи полетели головы, не он ли, князь Мстиславский, следуя долгу руководителя Боярской думы, высказал государю, что тот не смеет проливать кровь своих подданных без дозволения на то думы, ибо опричнина ушла в прошлое? Не ушла, как оказалось!