— Нет, поедем. Умру, а поеду, буду просить прощения. И вы со мной…

— Отчего обрекаешь себя и нас на унижение? — вопрошал яростно Василий, меряя широкий покой шагами. — Разве совершил ты какой грех пред ним? Разве не делал то, что тебе приказывал сам государь? Разве это под твоим началом пало войско в Полоцке и Соколе?

Старый князь, лицо коего наполовину укрыто было промоченной целебными снадобьями тряпицей, грустно улыбнулся.

— Сыне, я был таким же в твои годы. Однажды ты поймешь… Ты все поймешь…

Василий так и не понял, долго упрямился, но покорился в итоге воле отца. А Федор начинал понимать, каких усилий стоила честь их семьи, и помнил, что довелось пережить за все эти годы их старому отцу, сейчас такому жалкому и слабому, что невольно ком вставал в горле.

Честь рода была превыше всего!

Белянка занемогла поздней осенью. Архип даже не сразу заметил, что жене все тяжелее выполнять работу по дому, понял лишь, когда все чаще слышал от нее: "Архипушка, я прилягу, пойду", стал замечать страшную бледность ее лица, струящийся по челу пот, закушенную до крови губу. Вот и сейчас, завидев, как Белянка, хватаясь руками за стены, тяжело бредет к лежаку за печью, Архип, нахмурившись, спросил:

— Ты чего? Болит где?

— Нутро будто узлом вяжет, — с придыханием отвечала Белянка, отворачиваясь к стене. — Сейчас полежу… полегчает, накрою снедать…

Архип оглянулся. У печи стоял пустой котел, капуста лежала недорезанной на столе — еще с утра Белянка говорила, что приготовит щи.

— Ну, я дров принесу и пойду работать… От воеводы новый наказ. А ты спи. Сам поснедаю что-нибудь! — тихо ответил Архип и таким же мрачным и задумчивым вышел из избы, надевая на ходу зипун. Пока возился с дровами, пока оканчивал намеченные дела, Белянка, ее измученное лицо и слабый голос не выходили из его головы. Даже заметил после, что стал рассеянным, и работа не шла, и все валилось из рук. Легкий голод после тяжкого трудового дня будто улетучился. Сделав над собой усилие, Архип углубился в работу, стараясь поскорее закончить, а когда пришел в дом, тихий и темный, и стал снимать зипун, увидел, что котел стоит на теплой печи, заботливо накрытый рушником, дабы не остыл. А Белянка лежала там же, отвернувшись к стене. Архип, тихо ступая, зажег лучину, налил себе щей, отрезал целый ломоть хлеба. Уже двадцать пять лет ни один вечер он не снедал в одиночестве и во тьме — Белянка и дети всегда были рядом, что-то говорили ему о своем, бабьем, хозяйском, а он жевал и слушал вполуха. Это было привычно настолько, что сейчас этот ужин казался Архипу чем-то странным, словно все это происходило не с ним. Он ел, пусто глядя в окно и молча двигая челюстями, обжигаясь и не чувствуя вкуса любимых щей с убоиной. Ему было тоскливо. И страшно…

Назавтра надобно сказать воеводе, пущай поможет с лекарями! Архип знал, что Белянка будет негодовать — не любила лишнего внимания к себе, потому редко жаловалась на что-то. Тем более не любила посторонних людей в доме. А через пару дней весь город узнает, что у кузнеца супруга больна. Ходить начнут, спрашивать, но не помощи ради, а так, из любопытства. В этом маленьком городке вести быстро разлетаются! Откусив крупный кусок хлеб, Архип крякнул от недовольства. Пущай! Плевать! О чем он думает? Белянку надобно было лечить!

Воевода толком ничем не помог, хмурился, отворачивался, даже про заказанные им кольчуги, коими занимался Архип, не забыл спросить. Едва обуздав вскипевшую ярость и обиду, Архип ушел от него прочь.

Очень скоро Белянка слегла и уже не вставала. Архип понял, что вести хозяйство, работать в кузнице и ухаживать за больной супругой у него не хватит ни сил, ни времени. С кузнечным делом решил закончить, отнес воеводе ту часть заказа, кою успел выполнить и предупредил, что не сможет пока работать из-за болезни жены. Воевода был недоволен, сказал, что денег пока выплатить не сможет, мол, доделай, что должен, а там и деньги будут. Архип не стал ругаться с ним, глянул с презрением и, не прощаясь, ушел.

— Аннушку бы увидеть, пущай приедет на последний погляд с внучками, — говорила Белянка, а Архип с болью выслушивал это и уже осознавал, что бессилен перед болезнью жены. Бессильна была и знахарка, кою Архип по совету соседей привез из дальней деревни, и боли усилились, пища и вода не задерживались в чреве больной, и скоро она совсем усохла.

Матрена помогала ухаживать за Белянкой, обмывала ее, стирала белье и постель, готовила Архипу еду. Он, дабы забыться, уходил в кузницу, где доделывал обещанный воеводе наказ.

Соседи все одно заходили, предлагая свою помощь. Одна баба, вдова умершего год назад ратника, уже глаз на него положила, то мимо пройдет, оботрется кошкой, то глазами стрельнет игриво. Архип никак не отвечал на эти заигрывания, иной раз хотел схватить эту бабу за косу и сбросить с крыльца. Он с каждым днем замыкался в себе все больше и не выходил в город, перестал стричь бороду и волосы. Видя, как угасает Белянка, он угасал вместе с ней.

И Архип, всегда сдержанный в своей любви к Богу, впервые за долгие годы осмелился у Него что-либо попросить.

Архип долго стоял подле ложа спящей супруги, глядел на ее седые волосы, на провалившиеся в черные круги глаза, на сеть морщин, паутиной покрывшее ее измученное, похудевшее лицо, похожее больше на обтянутый дряблой кожей череп. Подавив глубокий вздох, от коего сперло дыхание, Архип попятился в темноте к красному углу горницы и зажег лампадки, тускло осветившие лики Спасителя и святых. Архип встал пред ними на колени и, словно провинившееся беззащитное чадо, опустил чело.

— Господи, — прошептал он. — Господи! Никогда ни о чем не просил у тебя! Но ныне… Не отнимай ее у меня! Как же я без нее? Ничего не осталось…

Он поднял взор на лик Спасителя и молвил громче:

— Слишком многое ты отнял у меня! Слишком многое! На то воля Твоя! Пусть так! Но хватит страданий… Я не смогу без нее… Не смогу!

Слезы хлынули сами собой, и он, застонав, закрыл лицо руками и коснулся лбом самого пола.

— Архипушка, — услышал он за спиной слабый голос. Поднявшись, Архип бросился на этот зов, опустился на колени рядом с супругой, схватил ее холодную, необычайно легкую руку и, утирая слезы, глядел на нее, не в силах успокоиться. Глаза Белянки, ставшие необычайно огромными на этом исхудавшем изможденном лице, счастливо блестели, в них тоже стояли слезы.

— Архипушка, вот и настала мне пора уходить. Умру я сегодня. Чувствую, что умру.

Архип замолк, перестав всхлипывать, и молча глядел супруге в лицо.

— Я там одежу приготовила, знаешь, где лежит. Ты… прошу… отвези меня к Людушке… Хочу рядом… с дочкой быть… Слышишь?

— Слышу, любушка моя, — закивал головой Архип и от боли, что рвалась наружу, хотелось выть и кричать.

— Какой ты у меня седой стал, — улыбнулась Белянка и, с трудом подняв руку, потянулась погладить локоны мужа. — Спасибо Богу, что подарил мне… жизнь с тобой…

Архип вдруг острее ощутил, что уходит от него самый любимый и родной человек, коего никто и ничто уже не заменит.

— И еще… Исполни последнюю волю. Найди сына… Алексашку… Чует сердце, живой он. Найди… Обещай…

— Обещаю, — не помня себя, сквозь слезы отвечал Архип и целовал руку, кою по-прежнему держал в своих ладонях.

— Так легко… Стало… Отец снился… Братья… Матушка зовет… Не плачь… Архипушка… Наконец… Мне не больно… Не больно…

Она уснула вскоре и умерла под утро во сне. Посеревший, с каменным ликом, Архип вышел в одной рубахе на мороз и повязал платок Белянки над крыльцом — так соседи узнали о смерти хозяйки. И потекла молва по городу: "Слыхал, жена кузнеца померла?"

Первой прибежала Матрена, с воем кинулась к покойнице. Белянка лежала в том же месте, смежив очи. Печка не топилась, и дом успел промерзнуть. Из мастерской доносились удары топора. Выйдя на звуки, Матрена увидела Архипа, рубящего супруге домовину. Окликнула его, но он не обернулся, продолжал неистово, злобно бить топором по толстому бревну.