С удивлением услышал он о прибытии Анца и Берга к нему. Они ждали в приемной зале. Грязные от пыли, мокрые от бешеной скачки, они, сами не свои от пережитого ("Господи, да что же там произошло?"), смотрели на Магнуса и протягивали грамоту, скрепленную до ужаса знакомой красной печатью Иоанна…

Еще ничего не выслушав от молчавших слуг своих, Магнус трясущимися руками вскрыл грамоту, принялся читать:

"…В грамоте твоей писано, что сдались тебе города Кесь, Нитов, Чиствин, Тыржин, <…>. Во Пскове позволил я тебе занять Кесь да городки, что на той стороне реки Гави, иными городами тебе мы не поступались. Ежели мало тебе того, что дано, так убирайся в свою Эзельскую землю иль в Датскую за море. Нечего нам тебя и в Казань ссылать, уходи лучше за море, а землю Лифляндкую мы с Божьей волей сами очистим и убережем…".

— Государь подошел к Кокенгаузену, — молвил наконец Берг, — но ваши люди не открыли московитам ворота, желая доказать вам верность… Разгневался государь и силой взял город, вырезал всех твоих слуг и всех твоих ратников. Лишь нас оставил в живых, дабы мы привезли тебе эту грамоту…

Он перечитывал пропитанные гневом строки послания и уже начинал осознавать, что слишком далеко зашел, что сила и величие, казалось, завоеванные им в этот столь короткий срок — просто прах, и все это может быть уничтожено разом — так же, как уничтожен целый гарнизон, отправленный Магнусом в Кокенгаузен.

— Великий князь в нескольких днях пути от Вендена… Когда мы уезжали, он уже подступал к крепости Ленгвард… Там тоже твои люди, — добавил Берг, но голос его уже слабо звучал в голове Магнуса, словно лицо говорившему заткнули подушкой…

Магнус отпустил Анца и Берга, а сам со стиснутой в руке грамотой начал мерить шагами залу, затем, остановившись, крикнул толпившимся здесь свите, слугам и стражникам, также охваченным ужасом от услышанного:

— Пошли все вон! Оставьте меня! Вон!

Семеня, толпясь, они спешили покинуть своего господина. Когда в зале никого не осталось, Магнус завыл, словно от дикой боли и, закрыв лицо руками, закричал:

— Будь проклят тот день, когда я согласился служить этому демону! Будь ты проклят! Будь ты проклят!

А вести приходили печальные. По дороге к Вендену без боя сдался царю Ленгвард, устрашенный резней в Кокенгау-зене. Говорят, уже занят и Вольмар, где сидел пленником Полубенский. А мимо Вендена все шли и шли вереницами беженцы из окрестных деревень, спасаясь от карающей длани жестокого царя московитов, и Магнус, повесив свой длинный нос, с серым от тоски и мучений лицом, с крепостной стены провожал глазами эти протекающие мимо города толпы беглецов. Худые костлявые лошади тащили за собой скрипучие возы и телеги, в которых свалены были скудные пожитки, грязные босые дети и простоволосые бабы сидели на задках телег, безразличными взглядами скользили по стенам крепости и лицам ратников Магнуса, неспособным защитить их. Некоторые хотели укрыться в крепости, стражники пожимали плечами, говорили:

— Дело ваше! Только московит скоро придет!

Говорят, бабы пугают своих детей по ночам сказами о жестоком царе московитов, который пожирает людей. Но Магнус боялся его сильнее любого ребенка, ибо он отчетливо помнил взгляд Иоанна, помнил, как тот поступает с изменниками…

Порой Магнуса охватывал неистовый гнев. Герцог ненавидел Иоанна! О, как он ненавидел царя за те унижения, что ему пришлось пережить! Ненавидел из-за Марии, семью которой царь вырезал, хоть и приходился им родней… Может, стоит биться и погибнуть с честью? Пять тысяч воинов Магнуса против тридцати тысяч московитов. Какая славная была бы смерть!

Уже следующим утром со стены через бойницу Магнус наблюдал, как вокруг города рассредоточивается только что подошедшее войско московитов. Герцог надеялся, что царя здесь нет и тогда с воеводами можно будет договориться, оттянуть неизбежную гибель, но нет — показались и государевы стяги, и его многочисленная закованная в броню стража.

Придворные Магнуса попрятались по углам, лишь Генрих Бойсманн, все такой же прямой и невозмутимый, всюду ходил рядом, и в спокойствии этом была сила, за коей хотел укрыться сейчас измученный страхом Магнус.

— Если мы не откроем ворота, он всех перебьет, — молвил сдавленно герцог.

— Думаю, с этим не стоит торопиться, — отвечал Бойсманн, не отрывая пристального взгляда от растекающегося вокруг города войска. — Для начала нужно понять, чего он хочет. Отправляйтесь к нему, Ваша Светлость! Вы же его подданный.

— Будет хуже, если ворота не открыть, — замотал головой вмиг побледневший Магнус и посмотрел жалобно в глаза Бойсманну. Немец бесстрастно глядел на герцога, в колючем взгляде его читалось презрение, едва заметно двинулись желваки на скуластом лице.

— Тогда пошлите кого-нибудь, — сквозь зубы повелительно ответил Бойсманн. — Живее! У нас нет времени!

Герцог тут же послал в лагерь к государю двух парламентеров, опытных в переговорах мудрых мужей, убеленных сединами, но вскоре седоватые мудрецы вернулись ни с чем, да еще избитые и униженные. Они говорили, что их тут же схватили, как только они приблизились к лагерю, разорвали на них одежду и высекли кнутом.

— И велено было передать вам, Ваша Светлость, дабы вы сами вышли к своему повелителю, — дрожа от пережитого потрясения, докладывали парламентеры.

Магнус понимал, что иного пути нет, к тому же нельзя было показать всем своим подданным, что он трус! Конечно, он выйдет к государю, раскается в том, что нарушил условленный с Иоанном договор и, возможно, попросит помиловать хотя бы тех, кто верой и правдой служил Магнусу. Какой великий поступок! Наверное, они до конца дней будут помнить герцога, пожертвовавшего собой ради них! И, стиснув зубы, с гордо поднятой головой, Магнус велел подать парадную одежду и приготовить коня.

В сверкающих легких латах, в золоченом шлеме, напоминающем корону, выехал он к московитам в сопровождении пестро разодетой свиты. Лагерь русских, с их чадящими кострами, многолюдным шумом, звоном стали, бесчисленными стягами и хоругвями, казался Магнусу чем-то страшным, к нему оборачивались черные от пыли лица усталых ратников, глядели пристально, но он силился не видеть этого, опускал взор. Иоанн уже выехал герцогу навстречу. Царь, сидевший верхом на вороном жеребце, был облачен в черный тегиляй, золотом сверкал его остроконечный шлем. Конь, украшенный цветастой попоной, угрожающе звенел драгоценной сбруей. Натянув поводья, царь остановил его.

Все вокруг, казалось, замерло. Замолчал лагерь, замерла свита Магнуса. Иоанн истуканом возвышался в седле и ждал, пока герцог подъедет ближе. Магнус спешился, качнулся, но удержался на ногах, схватившись за луку седла, и неуверенным шагом направился к царю. Свита его осталась на месте. Герцог, во всем своем великолепном одеянии, упал на колени в пыль перед государевым конем. Он говорил несвязное, мешал русский и родной языки, все твердил о верности своей, запинался.

— Поднимись! — прервал его Иоанн. Замолчав, Магнус вскинул голову, поднялся и все глядел на государя, надеясь, что тот допустит его к своей руке. Но царь не допускал и безмолвно ждал чего-то.

— Город твой, великий государь, — молвил Магнус, указывая на открытые ворота. — Вверяю его тебе, как и наши жизни.

Улыбка чуть тронула губы Иоанна. Он жестом подозвал конюшего, дождался, пока тот возьмет царского коня под уздцы, и спешился. Тут же рядом оказалась пешая стража, появились рынды. Царь подозвал Магнуса ближе и медленно снял перчатку с правой руки — видать, решил-таки допустить подданного к своей руке.

Едва Магнус, уже уверившийся в свое спасение, сделал шаг, пушечный выстрел со стороны крепости разорвал тишину, и ядро с гулким свистом пролетело над русским войском, аккурат там, где со своей свитой стоял Иоанн. Многие из свиты бросились на землю, укрывая головы руками. Царь же, не кланявшийся ядрам, стоял, недоуменно озираясь. Дрогнуло и всполошилось все войско, словно огромный потревоженный муравейник. Магнус же стоял, еще не понимая, что произошло, и почему за его спиной с грохотом закрывались ворота.