— Сучий сын! — взревел царь, впив свой наливающийся кровью взгляд в герцога. Магнус, бормоча что-то, бросился к нему, но Иоанн двинул ему кулаком прямо в нос, и герцог, закрывая руками окровавленное лицо, упал к его ногам. Перешагнув через него, царь снова влез в седло. Магнуса же подняли двое ратников, поволокли в сторону. Тщетно свита его пыталась укрыться в крепости, их уже хватали, избивали и грабили.

Магнуса привели в какую-то полуразваленную избу и заперли там. Еще не ведая о своей судьбе и не понимая, кто осмелился выстрелить со стены по русскому лагерю, он еще несколько дней слушал непрерывную пушечную канонаду.

Спал на соломе, ел объедки с царского стола, молился и плакал от унижения и бессилия.

Оказалось, начальник гарнизона Генрих Бойсманн и воины Магнуса, прослышав о жестокостях московитов и зверствах царя, без ведома герцога решили не сдавать Иоанну город. Но не смогли дать отпор, погубили этим и себя, и всех жителей. Когда Бойсманн и оставшиеся его соратники осознали бесполезность борьбы, они заперлись в замке и взорвали его, дабы не попасть в руки московитов. Оставшийся без защиты город и его окрестности были разграблены, жители вырезаны.

Именно эту картину наблюдал Магнус, когда по приказу царя уезжал в свой Оберпален, где ему велено было находиться без выезда. С ним уходила ограбленная свита — те немногие, кто не был убит в русском лагере в эти страшные дни. Над Венденом стояло красное зарево, густой черный дым клубился над развалинами уничтоженного замка. Ворота были открыты, и всюду, всюду были московиты, уже занявшие город. Деревни стояли пустые и выжженные. Трупы в большом числе валялись неубранными. И Магнус, воочию узрев ад, с которым пришел Иоанн на Ливонскую землю, спешил убежать отсюда, дабы забыть и не видеть все это.

А царь шел дальше. Вскоре ему без боя покорились крепости Трикатен[27] и Роненбург.

Тем временем отряд под руководством Богдана Бельского подошел к Ашерадену[28]. Гарнизон отказался открыть ворота, и тут же решено было взять город силой — торопились исполнить государев приказ. Бестолковый воевода, Бельский разом бросил на город все силы, и многие были ранены и убиты — по русским били из пушек и ружей, лили со стен кипяток и смолу. Гарнизону, видимо, помогали местные жители, укрывшиеся в крепости — их, вооруженных чем попало и одетых кое-как, было хорошо видно на вершине стены. Стрельцы убивали их меткими пищальными выстрелами.

Михайло тоже был здесь, в числе конного отряда он влетел в разбитые ворота, когда пехота уже вошла в город. Остановив разгоряченного коня, оглянулся, не понимая, против кого биться. Тела защитников, убитых и раненых, валялись под стенами и на дорогах. Конь Михайло, безжалостно топча их, скакал вдоль опустевших узких улочек. По торжественным ревам рожков и ликованию наполнивших город русских ратников стало понятно, что Ашераден взят.

Далее дозволено было грабить. Михайло, как и все, врывался в дома, угрожал оружием, брал чужое добро без малейшего колебания. Война есть война! Одна баба-ливонка, рано состарившаяся, все кричала на него, когда Михайло набивал свой мешок ее скудной утварью. В углу жались ее зареванные детишки. Устав слушать брань на незнакомом языке, Михайло наотмашь ударил бабу по лицу, и та, отлетев к стене, разом замолкла, стояла, размазывая кровь, ждала, пока непрошеный гость покинет ее дом.

В других домах Михайло видел, как баб насилуют, выстраиваясь в очереди, но сам не стал, хоть и истомился в походе по женской ласке.

Богдан Бельский, задрав бороду, победителем въезжал в город. Не слезая с коня, велел привести к нему командира гарнизона. Каспар Мюнлер, бывалый воин, пожилой, но все еще высокий и крепкий муж, предстал перед ним. Он был ранен в ногу и едва стоял, бесстрашно глядя на возвышавшегося в седле московита.

— Решил дать отпор государю? Ты либо смел, либо глуп! И тебя будет ждать заслуженная кара! — с довольством молвил Бельский. Тут же, при нем, Мюнлера раздели, поставили перед ним на колени.

— Всыпьте ему в назидание! — велел Бельский толпившимся позади пленного ратникам. Немец холодно и бесстрашно глядел на него, а когда секли его по оголенной спине, лишь скалился и жмурился, не издав ни звука. Когда должен был последовать двенадцатый удар, Бельский остановил избиение.

— Узнайте у него, будет ли он служить нашему государю! Скажите, что государь наш милостив, — сказал он толмачам. В ответ Мюнлер, все так же холодно глядя на него, плюнул в царского любимца. Слюна его ниткой свисла с великолепной попоны коня Бельского. Усмехнувшись, он указал нагайкой на вершину стены:

— Пусть тогда улетит отсюда, если сможет!

Михайло в числе ратников, что стояли здесь, видел, как Мюнлера увели наверх двое стрельцов, а затем тело его тяжелым мешком упало с верхушки городской стены. Он думал, что немец умер, пока тот не зашевелился и не закашлял, давясь кровью. Кто-то дернулся добить его, но Бельский рявкнул:

— Не сметь! Сам подохнет!

Мюнлер "подох" нескоро, когда на занятый русскими войсками Ашераден неторопливо опустилась теплая летняя ночь.

"…Муж храбрый, высокомудрый и почтенный, достоин ты быть первым среди своего рода и начальствовать! Издавна ведь я слышал о доблести твоей, и дивился ей, и хвалил тебя, и стремился показать тебе мою любовь и милость во многих и различных случаях. Мне не пришлось сделать это, когда ты во время отсутствия короля писал к нам через Ливонскую землю, ныне же по благоволению божьему пришло то время, о котором говорил апостол Павел: "Во время благоприятное послушал тебя, в день спасения помог тебе: вот ныне время благоприятное, ныне день спасения, и никакого нигде нет препятствия поэтому и пишу тебе.

Божьей милостью с крестоносной хоругвью ходили мы очищать и оберегать свою вотчину и ныне с помощью всемогущей божьей десницы и силою животворящего креста вся вотчина, Ливонская земля, оказалась под нашей властью. А ты назывался гетманом Ливонской земли, а теперь ты этого лишился; так ты бы, муж благоразумный и храбрый, этому не удивлялся, ибо Бог дает власть тому, каму хочет. А это ведь было звание, достойное государя, и тебе то не подобало (ты из рода великих панов, и поэтому мы, чтобы доставить тебе удовольствие, называем тебя графом, хотя это также тебе не подобает). А убытка ты здесь никакого не понес, потому что было у тебя только название, и огорчаться тебе из-за этого не стоит, ибо название — вещь мимолетная, а не постоянная. Слышал я о твоем благоразумии и храбрости во время сражения под Улой[29] и восхищался, как ты доблестно там действовал; а вот в Ливонскую землю вступил ты напрасно. И поэтому обращаюсь к твоему благоразумию; ибо сказано: "Покажи премудрому его вину — и мудрее станет, объясни праведному — и сумеет постигнуть". Вот почему тебе, премудрому человеку, не должно из-за этого смущаться и, отказавшись от смущения, следует озаботиться об установлении мира между христианами. И указали бы вы государю вашему Стефану, королю польскому, чтобы он не воевал с нашей вотчиной, Ливонской землей, и ничем ее не задевал. А нехороша пословица: "отними у того, у кого уже отнято", — из-за нее-то и происходит зло. Будь и ты в добром здравии, а вотчине нашей, Ливонской земле, никакого вреда не причиняй.

А больше вам не следует говорить те слова, которые вы говорили в Полоцке: что там не наша земля, где ноги нашего коня не стояли: ведь теперь в нашей вотчине, Ливонской земле, во многих областях нет такого места, где бы не только ноги нашего коня, но и наши ноги не были, нет и такой воды в водах и озерах, которой бы мы не пили, но все это по Божьей воле оказалось под ногами наших коней и под нашим господством. Также вам не следует говорить, что мы вопреки перемирию вступили в Ливонскую землю, ибо слова эти лживы. Никогда мы не говорили о мире с Ливонской землей, а Литовской земли мы в нынешнем своем походе ничем не задели и не оскорбили. И ты бы сам говорил своему государю, а также братии своей, панам вашей рады, чтобы ваш государь незамедлительно слал к нам своих послов, а мы хотим достойным образом заключить с ним мир и установить дружеские отношения. А он бы нас за это отблагодарил, ибо без такой благодарности братство между нами установиться не может.