Дома – сталактиты под пыльной волной.
Дух прелого сена (фосгена), иприта.
Последний день лета, и ты не со мной…
Просвириной Маше
Паника ростом с медведя
Внезапная паника ростом с медведя
мой панцирь терзает, стучит и грызёт,
бросает и топит в отчаяньи, бреде,
литую броню вдруг берёт в оборот.
Сердечная мышца о грудь барабанит,
стуча беспокойно, с боязнью сказать,
тревожно и пламенно рёбра таранит,
боясь опозориться, после страдать.
Испуганность, странность, смущение топчут.
Какая-то глупость и стопор, огрех!
Слова еле слышно срываются, ропщут,
слегка отвечая на речи и смех.
Какая ж напасть приключилась со мною?
Порыв ситуации лупит в там-там.
Дурной анекдот с несмешною волною.
Причина всему – флирт красивой мадам…
Химзавивка
Винты металлической стружки,
окрашенной в угольный цвет,
свисают пушистой опушкой,
кивая ответно "Привет".
С точёной основой фигуры
твой образ похож на людской.
Совсем не скандалишь, не куришь,
но смотришь с любовью, тоской.
И нет в оболочке кровинки,
под латексом, меж проводов.
На коже нет ран и ворсинок.
Не просишь вояжей, цветов.
Разрезы меж ног и чуть ниже
компактны, красивы, узки.
Соски чуть поменьше и выше.
Черты так просты, не резки.
С тобою я интимен, галантен.
Твой лик – вид ушедшей. Как шёлк.
Ты – робот в раскрытом халате,
а я – твой создатель и Бог…
Татьяне Ромашкиной
Капли дёгтя в бочке мёда
Воистину райский простор, любованье,
фруктовый амбре, зеленение кущ,
покой, тишина и души ликованье,
духовная близость без почвы и туч!
Повсюду свеченье без лампочки солнца,
нектар, шелковистость листвы и лугов,
еда и питьё, и чистоты эмоций,
нет пыли и камня, работ и дымов.
Нет храмов, свечей и попов, десятины.
Все расы в господнем поместье, в раю,
здоровы, довольны, в прекрасной рутине,
в извечном июле и в мирном краю.
Но портят святую картину и явность
скелеты обглоданных жертв в естестве,
людская природа, а именно – жадность,
дерьмо от святых и животных в траве…
Просвириной Маше
Русский Арарат
Всё это похоже на бред кобылицы
горбатой и сивой, дурной, без зубов:
бега по подземной, наземной столице,
житьё меж унылых, бездушных скотов,
скопления сброда, что в очи не смотрит,
а только лишь в пол, как коровы, козлы,
что вечно листают, жуют или сорят,
в сиденья вминая жиры и мослы,
вагонные стойла, где пыль и усталость,
говядина, шкуры в квартирных хлевах,
машинные клетки, бетонная данность,
бытьё бессемейных во всех сторонах,
коррида и ралли, и быстрые шашки,
и бойни рогами и клювом, клыком;
где очень нечасты любовь и монашки,
где смог, скрежетания, наглость и гром…
Но всё ж эта насыпь – спасенье от бедствий,
ковчег средь залитой бедою Руси
и трупов, и ливня, и нищенских действий,
от мыслей о связке удавки-лозы.
Тут мэр, будто Ной, а вокруг животины,
сплошной зоопарк и болото, и ад.
Москва, как спасительный остров средь тины,
убежище, дальний, цветной Арарат…
Скучается так, что какой-то пи*дец
Скучается так, что другим не понять!
До дрожи, безумия хочется слиться
и снова увидеть, понять и обнять,
раздеть и вкушать, и век не расходиться!
Печалится так, аж вокруг темнота!
Ведь девушка – солнце для роста цветочка,
в которой бездонна, чиста доброта,
у коей такие красивые мочки.
Кручинится так, что аж ломка и страх!
И скорби разлуки низводят до пыли.
