От пива, коктейлей, абсента икота,

от водочных каплей так больно виску,

от жгуче-палёных настоек лишь рвота.

Вино и коньяк будоражат тоску.

Чай стал неприятным, а кофе привычным.

Кефир застаёт неприятно в метро.

А мёд стал слащавым, простым и обычным.

Ничто не ласкает живое нутро.

Источник лишь твой ароматен и вкусен.

Прекрасна вороночка, сочный раструб,

разрезик насыщен, красив и искусен.

Сядь мне на лицо! Хочу пить с твоих губ…

Просвириной Маше

Изнанка прокисла от грусти и водки.

Чумазо, подземно и хрипло дышу.

Вверху же сияют мои одногодки.

А я же морщинюсь, тоскливо пишу.

А может, они – есть рисунок Д.Грея?

Снаружи красивы, свежи, а внутри…

как сгустки из перца, шурупов и клея,

а кожа, костюм – оболочка дыры.

Иные (холёные франты, принцессы)

богаты и знатны, с весёлостью ртов.

А я же служу поэтичную мессу,

не зная цариц, королей и шутов.

Нутро моё полнится чуждым и сизым,

вбирая, как губка и фильтр, пакет.

Наверное, роль – отродясь быть нечистым,

в себе осаждать все пылинки, несвет,

а в мир выдавать лишь алмаз в обработке,

в себе оставляя опилки и шлак.

Шахтёрю с фонариком, с хилой бородкой.

Быть может, так правильно, или дурак…

А птицы свободы и мира, и Ноя

клюют на помойке остатки еды

средь мух и бездомных, смердящего зноя,

средь самой поганой и липкой среды.

Одни тут в дурмане от плесени, жижи,

бродящей фруктозы, арбузов, грибов,

средь мятых контейнеров, мусорной ниши,

средь кошек голодных и бирочных псов.

Шагают с культями, без когтя иль пальца,

порою без лап и с подбитым крылом,

другие грудятся пред самками в танцах,

а трое облиты зелёнкой, вином.

Унылое зрелище птичьих несчастий.

А это ведь души всех бывших людей!

Они тут за грех иль иные участья?

Как крысы и мыши, как части теней…

Малиновый цвет мандариновых губ

медово-молочного, нужного вкуса

наводит мой дух на живую строку

к поэме, в какой упоённые чувства.

Красивые дольки, с рисунками в них,

приятны на ощупь, на вид и на запах,

достойны не только стиха, а двух книг.

Таких нет у лучших воронежских самок!

Питательный, пухленький образ и стать.

Волшебный изгиб и вся формочка дива.

Фактурная выпуклость, мягкая гладь.

Пьянят, как стаканчики аперитива.

Чудесная мякоть и лакомый шарм.

Отборнейший сорт, розоватая ясность.

Одна совокупность питающих чар.

Люблю собирать их нектар и прекрасность!

Просвириной Маше

Полк обезглавлен. Мой дух обездолен.

Мощь обесточена. Смят общий щит.

Мышечный стан навсегда обескровлен.

Рой из свинца надо мною кружит.

Кто-то палит, кто-то лезет в окопы,

кто убегает, всё-всё побросав,

кто-то стал вдруг инвалидом, циклопом,

кто-то пьёт кровь, что течёт по усам…

Жуткое зрелище. Рубище. Бойня.

Жаром гудит вражий край стервецов.

Падают лучшие, гордые воины.

Гаснут лучинки безусых бойцов.

Я же почти ничего уж не чую.

Мне не узнать, чем свершится война.

Вдруг ощущаю горячую пулю -

враг обратил этот выстрел в меня…

В салоне хмельных, беспринципных девиц,

где смех и бутылки, и аплодисменты,

играются флирты и пьяненький блиц

за свёртком сигары и рюмкой абсента.

Играет бездонная музыка в такт,

в мотив атмосферы бесед, расслабленья,

где курится дым папирос или мак,

где лесть и объятья, и губосплетенья.

Широкий разгул, но с оплатой вперёд.

Дозволенность с первой купюры и дальше.

К девчонкам легко подбирается код.

С любыми возможно и глубже, и чаще.