Он – маг, что дарует забвенье и латы

без лишних рецептов и споров с бойцом.

Спасители – вовсе не книги, иконы.

Аптечка моя состоит из спиртов,

что пью до беспамятства, сна и икоты.

Бригада спасателей – ряд коньяков.

Весь город засыпан асфальтом и пылью,

домами и будками, и кирпичом,

упавшими ветками, лиственной гнилью,

кусками от жвачек – сухим сургучом,

чешуйками кожи, отпавших эмалей,

ворсинками шкур и травою щетин,

частями деталей, кусками фекалий,

окурками, гипсом, клочками рванин,

монетными дисками и лепестками,

засохшими красками рвоты, плевков

и крошками пищи, сухими соплями,

огрызками, стеблями павших цветов,

соринками, крышками, пеплом табачным,

ресницами, струнками, пухом волос,

обёртками, чеками, мусором злачным,

отставшею краской проезжих полос,

когтями и щебнем, песком, каблуками

и трупами мух, муравьёв и жуков,

бутылками, банками и коробками,

и шерстью собак и мышей, и котов,

пыльцою и плесенью, известью, сажей,

зубами и перхотью, перьями птиц,

волокнами тканей, химической кашей

и сыпью металлов, косметикой с лиц,

перчинками, порохом авторезины

и стружкой, и нитками с тросов стальных,

а я же горстями, лопатами глины

и горкой земли, и слезами родных…

Полно тут сумбурных, случайных событий,

обыденных судеб, занятий и дум,

привычных речей и прибытий, убытий,

болезненных, праздничных, гибельных сумм,

рождённых и ждущих своей, чужой смерти,

заклятых врагов и недолгих друзей,

бездарной богемы и псевдоэкспертов,

химической пищи, банальных вестей,

предательств, обмана и страхов, сражений,

голодных и немощных, добрых и злых,

складских и жилых, и иных помещений,

скучающих, тленных, развязных, скупых,

рожениц с инстинктами сучки блудливой,

отцов, что не помнят цвет глаз их детей,

потомств, что ведут себя дерзко, гадливо,

старух и дедов, и буржуйских сетей,

себя отравляющих спиртом, печалью,

терзающих бытом в ненужной семье,

несчастных, неумных, недружных с моралью,

внимательных, очень богатых к себе…

Но только к народу и месту прижился

и вник в распорядок, законы и лад,

лишь только привык и со всем примирился,

приходит простая пора умирать…

У храмов несчастные и побирушки,

стада обездоленных, гнильных, больных

и баб разведённых, безумных старушек

и чахлых подростков, сироток чудных,

опутанных змием зелёным, зловонным,

обвитых обманом и личной тоской,

живущих в дерьме и печали бубонной,

с остывшей душою, с горячим виском,

кустарных умельцев, семей безземельных,

искателей Бога в умах, за дверьми,

безруких, безногих, худых, бессемейных,

увечных солдат без детей и с детьми,

изменниц, изменников, злых и страдальцев,

босяцких, голодных и бедных, как гриб,

юродивых и одиноких, скитальцев…

Но Бог и богатство для тех, кто внутри…

Афганец

Глаза твои – дольки чесночных зубцов.

В них глянцевый порох по чёрному кругу,

с перчинкой внутри, как у рьяных волков,

что выгрызут сердце, оттяпают руку.

Надбровные дуги – почти козырёк,

а брови, как зубья пилы циркулярной.

Живут в тебе искры и бурный поток,

и силы быков и медведей полярных.

Орлиный твой профиль с густой бородой,

а горский акцент выдаёт дух бунтарства.

Ты – зверь, что живёт то борьбой, то войной,

что прям и опасен, горяч в постоянстве.

Твой идол – Аллах, что всеместен, незрим.

Ты весь в камуфляже, оружии, берцах,

глядишь на туман, на горения, дым

и тычешь мне дулом в пленённое сердце…

Мертвецкие лица, как воск или мрамор,

уже стали сутью сложившихся норм.

Портреты пронизаны скукой и драмой,

с синтетикой духа, акриловых форм.