Дымятся таёжная ширь, пепелища.
В восточном Эдеме беснуется бес
и огненным зверем, карателем рыщет.
Гектары горят под присмотром небес.
Молчит садовод и лесничий, и егерь -
в небесном, единственном лике, лице.
Нет ливня, подмоги от рук человека.
Лесные жильцы и деревья в кольце.
Его погасить невозможно, иль можно?!
Корысть верховодит, сжигая тут жизнь?
Иль тут завелось ломовое безбожье?
Как будто напалмом безумцы прошлись…
Машуленька
Зима забрала с собой холод,
все горести прочь унесла.
Иначе стал видеть свой город -
без снега, дублёнок и зла.
Весна принесла обновленье,
умывшись апрельской водой.
А наше знакомство, явленье
внесли проясненье, покой.
Святое прильнуло к святому,
и вмиг засочились стихи.
Живое прижалось к живому,
отбросив неправду, грехи.
И чтоб не забыть про свиданье,
под вспышку подставив себя,
портретно венчаем гулянье,
какое дала нам судьба.
А всюду цветные картинки,
костров расчищающих дым.
Мы – два ясновласых на снимке,
который потом удалим…
Просвириной Маше
Лягушка
Тоска, как лягушка, в болотной груди,
как будто прилипла к ладони кувшинки,
средь острой осоки вещает, нудит
и ловит комариков – капли-слезинки.
Вздувается тучно и слизью смердит,
на грустных дрожжах набирается роста.
Как глиняный уголь так жирно сидит,
как камень зелёный, что тонет в компосте.
Как клубень картофельный, преющий днём,
как гниль и глазастая живность в затоне,
как мокрая редька на грязи сырой,
как липкая мерзость средь сорных газонов.
Живущая в старице водной глуши,
в стоячей трясине вкушает кислоты.
Ах, где же та цапля – спаситель души,
что эту ужасную живность проглотит?
Оральные грёзы
От мягоньких пяточек миленьких стоп,
и вверх поднимаясь до икр и чресл,
до устья, где очень округлая попь,
до места, что мнёт раздвоением кресла,
до капли изюма, до гладкой спины,
до рук, локотков и концов маникюра,
до млечно-медовой, густой пелены,
до плеч бархатистых, из ноток велюра,
поздней, повернув, дивный ракурс сменив,
стремясь так до чрева, до шеи и лика
от самого низа и выбритых нив,
от каждой узорчато-женской улики,
от вкусненьких пальчиков гладеньких ног
до сочной бороздки, до персей, двух чашек,
слегка оголив подтекающий рог,
мечтаю Вас вылизать, скромная Маша!
Просвириной Маше
Плюшевая девушка
Ты – самочка кролика млечного цвета.
Люблю целовать, гладить и обнимать,
особенно, если метель вьёт с обеда,
когда нет желанья постель покидать.
Игрушка поэта с пуховым начёсом,
со зреньем небесным, как чистая высь,
с порою прохладным иль тёпленьким носом,
с игривой походкой, что радует низ.
Фруктовая лакомка с чайным уклоном.
Забавный зверёк, что чарует в тиши,
всегда говорящий, с приятнейшим тоном,
чьи лапки, повадки всегда хороши.
Ты – дивная особь, почти полузайка
в расчёсанном, чистом и ровном меху.
С тобой я без маски, корысти, утайки.
Ты – лучший питомец на этом веку!
Просвириной Маше
Рефлексия на Марию
Хоть нет тебя рядом средь дна и вершин,
но бродят во мне уже месяц десятый
от стоп до пупка, до макушки, души
фантомные пазлы приятных объятий…
Чужды этажи и народы, дела!
А внутренний призрак роднее и ближе.
Он ищет твой дух, что с собой увела,
который в тебе так неведомо дышит.
Все гроздья шиповника – время с тобой.
А всё остальное – листва и колючки.
