Быть может, мне следовало бы сводить Ану куда-нибудь, и мы могли бы обсудить ее обеты за ужином. Может, мне удалось бы поколебать ее решение за бокалом вина. Это напоминает мне наш ужин, за которым мы обсуждали Д/С контракт.

Черт. В тот раз все пошло не по плану.

Хмурый как туча, я смотрю сквозь тонированное стекло на толкущихся туристов, и во мне растет чувство праведного негодования. Я немногого прошу, ради всего святого. Это единственное, чего я хочу. Она может иметь все, что пожелает. Уверенность в том, что она будет подчиняться, даст мне чувство безопасности. Неужели она не понимает.

На тротуаре какой-то молодой человек в солнцезащитных очках и кричащих цветастых шортах спорит с женщиной в таком же кричащем платье. Их ссора привлекает внимание прохожих.

Вот так же будет у нас с Аной сегодня вечером, я знаю. И эта мысль угнетает меня еще сильнее.

Мне просто надо рассказать ей, что это для меня значит. Я должен оберегать ее.

Да. Она поймет.

Женщина поворачивается, вскидывает руки в драматическом жесте и уходит, оставляя растерянного мужчину одного на тротуаре. Мне кажется, он пьян.

Идиот.

Быть может, я мог бы убедить Ану при помощи секса. Очень даже возможно. Эта мысль несколько обнадеживает, и я откидываюсь на сиденье на всю оставшуюся дорогу до «Эскалы».

– Добрый вечер, мистер Грей, – говорит миссис Джонс, когда я вхожу в гостиную. Я узнаю соблазнительный аромат ее бесподобного соуса болоньезе, булькающего на плите. У меня текут слюнки.

– Привет, Гейл. Вкусно пахнет. Где Ана?

– Думаю, она в библиотеке, сэр.

– Спасибо.

– Ужин через полчаса?

– Прекрасно, спасибо. – У меня будет время пробежаться на дорожке, раз уж я пропустил утреннюю разминку.

Не заходя в библиотеку, направляюсь в спальню переодеться.

Boss ревет у меня в наушниках, пока я даю своему телу предельную нагрузку. Я пробегаю три мили за двадцать минут и, сойдя с беговой дорожки, дышу как паровоз. Втягивая воздух в легкие, вытираю пот со лба тыльной стороной ладони, потом сгибаюсь, чтобы перевести дух и растянуть мышцы спины.

Как хорошо.

Выпрямившись, я вижу Анастейшу, которая стоит, прислонившись к дверному косяку, и наблюдает за мной широко раскрытыми, настороженными глазами. На ней светло-серая безрукавка и узкая серая юбка. Она выглядит по-деловому, как и полагается ответственному сотруднику издательства. Но молодой. Такой молодой. И несчастной.

Черт.

– Привет, – говорит она.

– Привет, – отвечаю я между выдохами.

– Ты не поздоровался, когда пришел. Ты меня избегаешь?

Ана не ходит вокруг да около. И в этот момент у меня возникает желание прогнать этот несчастный взгляд из ее глаз и настороженность.

– Мне надо было потренироваться, – выпаливаю я, тяжело и часто дыша. – Могу поздороваться сейчас. – Я раскрываю объятия и делаю к ней шаг, прекрасно осознавая, что весь взмок.

Ана смеется, морщит носик и вскидывает ладони.

– Как-нибудь в другой раз.

Я подскакиваю к ней и сгребаю в охапку прежде, чем она успевает отскочить. Она взвизгивает, отшатывается от меня, но тоже смеется. И у меня словно камень с души падает.

Люблю ее смешить.

– Ох, детка, я соскучился. – Я целую ее, не заботясь о том, что не гожусь для, так сказать, употребления, и, к моему восторгу, она отвечает на поцелуй. Ее пальцы стискивают мои плечи, ногти вонзаются в кожу, когда наши языки сплетаются в так хорошо известном им танце.

Оторвавшись друг от друга, мы оба часто дышим. Я беру ее лицо в ладони и поглаживаю большим пальцем припухшие губы, заглядывая в изумленные прекрасные глаза.

– Ана, – шепчу я умоляюще. – Измени свои обеты. Подчинись. Не спорь со мной. Ненавижу, когда мы спорим. Пожалуйста.

Мои губы замирают над ее губами в ожидании ответа, но она несколько раз моргает, словно прогоняя туман, потом разжимает руки и отступает.

– Нет, Кристиан. Прошу тебя, – говорит она, вкладывая в эти слова все свое огорчение.

Я опускаю руки, когда ее слова окатывают меня холодным душем реальности.

– Если для тебя это причина отказаться от нашего брака, пожалуйста, скажи мне, – продолжает она, неуклонно повышая голос. – Потому что для меня это важно, и я могу остановить подготовку к свадьбе, вернуться в свою квартиру и напиться с Кейт.

– Ты уйдешь? – спрашиваю я чуть слышно; ее заявление выбило у меня почву из-под ног.

– Прямо сейчас. Да. Ты ведешь себя как испорченный подросток.

– Это нечестно, – парирую я. – Мне это нужно.

– Нет, не нужно. Ты только думаешь, что нужно. Мы же взрослые люди, бога ради. Мы все спокойно обсудим. Как поступают взрослые.

Мы глядим друг на друга через разделяющую нас пропасть.

Она не уступит.

Черт бы побрал все на свете.

– Мне надо в душ, – бормочу я, и она отступает, давая мне пройти.

Когда я вхожу в гостиную, Ана сидит за кухонной стойкой, где накрыт ужин на двоих. Гейл хлопочет у плиты.

– Я не голоден, – заявляю я. – И мне надо работать.

Ана хмурится и открывает рот, чтобы что-то сказать, но тут же закрывает его, когда я прохожу мимо нее. Я успеваю заметить взгляд, которым они обмениваются с миссис Джонс.

Они сговорились?

От этой мысли кровь моя вскипает, и я, сгорая от гнева, топаю в кабинет и с треском захлопываю дверь.

Черт.

От резкого звука вздрагиваю, и это как внезапное пробуждение.

Я и вправду веду себя как испорченный ребенок.

Ана права. Дьявольщина.

И я хочу есть.

Ненавижу быть голодным.

Мрачное, путаное воспоминание о страхе и голоде из того времени, когда я еще не был Кристианом Греем, грозит всплыть на поверхность, но я заталкиваю его подальше.

Не думай об этом, Грей.

Отчеты лежат на столе, где их оставил Тейлор. Я сажусь, беру первый и начинаю читать.

Тихий стук в дверь отвлекает меня от широкомасштабного севооборота, который мы опробуем в Гане, и мое сердце екает.

Ана.

– Войдите.

Гейл открывает дверь.

Меня охватывает разочарование, секундная радость сдувается, как шарик, из которого выпустили воздух. Один плюс: у нее в руках поднос с тарелкой горячей пасты.

Ничего не говоря, миссис Джонс ставит поднос на стол.

– Спасибо.

– Идея Аны. Она знает, что вы любите спагетти болоньезе. – Тон ее отрывист, и, не дав мне ответить, она разворачивается и уходит, унося с собой свое разочарование. Я хмуро смотрю ей вслед. Конечно, это была идея Аны. И снова я не могу не восхититься ее заботой. Почему же этого недостаточно? Она говорит, что любит меня. Так зачем же мне ее послушание?

Помрачнев еще больше, я гляжу на длинные тени и золотисто-розовые оттенки, которыми окрашивает стены моего кабинета солнце, опускающееся за горизонт.

Почему она бросает мне вызов?

Я беру вилку и принимаюсь за еду. Паста – пальчики оближешь.

Ана вновь оставила для меня лампу. Она крепко спит, и, когда я забираюсь в кровать к ней под бок, мое тело оживает. Я изголодался по ней.

Я раздумываю над своим планом убедить ее при помощи секса, но в глубине души понимаю, что она уже приняла решение. Она может сказать «нет», а мне сейчас ее отказ просто не пережить.

Я отворачиваюсь от нее и выключаю свет. Комната погружается во мрак, отражая мое настроение. Сейчас я несчастнее, чем был утром.

Проклятье. Как я это допустил?

Я закрываю глаза.

Мамочка! Мамочка! Мамочка спит на полу. Спит давно. Я расчесываю ей волосы, как она любит. Она не просыпается. Мама! У меня болит живот. Болит, потому что хочет есть. Его здесь нет. Хочется пить. Я подставляю стул к раковине в кухне и пью. Вода проливается на мой синий свитер. Мама все еще спит. Мамочка, проснись! Она даже не шевелится. Ей холодно. Я приношу свое одеяло, накрываю мамочку и ложусь рядом на липкий зеленый ковер. Мама не просыпается. У меня есть две игрушечные машинки. Они бегают по полу возле мамы. Наверное, она заболела. Я ищу, что можно съесть. В холодильнике нахожу горошек. Он замерз. Ем медленно. От горошка болит живот. Я сплю возле мамы. Горошек кончился. В холодильнике есть что-то еще. Только пахнет как-то странно. Я пробую полизать, и язык прилипает. Ем понемножку. Невкусно. Пью воду. Играю с машинками и сплю возле мамы. Она такая холодная и не просыпается. Распахивается дверь. Я накрываю маму одеялом. Он здесь. «Вот же дерьмо! Что здесь, черт побери, случилось? А, сучка шарахнутая, откинулась все-таки. Вот дрянь! Уберись, говнюк, не крутись под ногами». Он пинает меня, и я падаю и ударяюсь головой о пол. Больно. Он звонит кому-то и уходит. Запирает дверь. Я ложусь возле мамочки. Болит голова. В комнате – тетя-полицейский. Нет. Нет. Нет. Не трогайте меня. Не трогайте. Отойдите. Тетя-полицейский берет мое одеяло и хватает меня. Я кричу. Мама! Мамочка! Я хочу к маме. Слов больше нет. Я не могу больше говорить. Мама не слышит. Я ничего не могу сказать.