Лада, минуту назад готовая согласиться с названным братом, заколебалась. Но Дроган был твёрд.

— Готов попробовать. Я поклялся бросать вызов таким, как ты. Если я начну выбирать, на что закрывать глаза, я сам стану соучастником творимых злодеяний. Не каждый чернокнижник повинен смерти. Но те, кто наслаждаются мучениями других — точно.

Мстислав пожал плечами.

— Не стану тратить усилия на то, чтобы тебя переубедить. Зачем? Сотню лет я сражался. Побеждал могущественных врагов, истинных мастеров боя. Кроме того, я неуязвим для оружия. У вас нет шансов, даже если вы втроём выступите против меня. Хотите атаковать меня в моём собственном доме, нарушив законы гостеприимства, только чтобы очистить свою совесть? Пусть будет так. Но вам придётся напасть первыми, ибо я не подниму руку на своих гостей.

Дроган медленно поднялся, сжимая топор. Его пальцы побелели, а ноздри раздувались от сдерживаемых эмоций. Мстислав не пошевелился, лишь следил за ним взглядом. Неизвестно, чем закончилась бы борьба, бушевавшая в душе воителя, но на его плечо легла тонкая женская рука.

— В этом нет необходимости, — ровным голосом произнесла Лада. — Ты уже и сам устаёшь от своих игр. Твой мрачный попутчик обещал поддерживать жизнь, пока в тебе горит пламя ненависти. Но ты остываешь. С каждым годом становится всё сложнее ненавидеть то жалкое существо, что заперто в комнате наверху. Сколько ещё ты сможешь обманывать себя, притворяясь, что её мучения доставляют тебе наслаждение? Как часто ты вспоминаешь, как вы были близки когда-то? Возможно, и сейчас ты провоцируешь Дрогана, чтобы он оборвал твою собственную жизнь, хотя и думаешь, что это невозможно. Но не можешь не попробовать, ведь твоя затянувшаяся агония стала тебе в тягость. Скажи мне, могущественный владыка пограничных земель, разве я не права?

Их взгляды скрестились. Некоторое время они словно безмолвно сражались в жестокой схватке, где никто не хотел отступать. Оба так и не отвели взгляда, пока Мстислав, наконец, не произнёс:

— Ты права лишь отчасти. Верно, я помню, как когда-то Града была моим лучшим другом. И я ужасаюсь, глядя на то, во что я превратился. Это и стало моим наказанием. Бременем, которое я должен влачить, будучи заложником этой жизни. Остываю ли я? Нет. Просто со временем я начинаю всё больше ненавидеть себя. За то, чем я себя сделал. За то, что из-за моей слабости и жажды мести я никогда не смогу воссоединиться с моей возлюбленной у престола Всевышнего. А теперь — довольно. Вас ждёт дорога.

— Последний вопрос, — подал голос Мормагон. — Что стало с девушкой, которую привёл твой слуга?

Мстислав растянул губы в усмешке.

— Её никогда не существовало.

Спутники выехали из ворот поздним вечером, когда багряное солнце уже обжигало своими лучами горизонт. На прощание Мстислав сказал лишь, что им следует направиться на старое ратное поле в трёх днях пути к северо-востоку.

«Там», — пообещал боярин, — «вы найдёте того, кто поможет вам».

Больше он ничего не прибавил, а странники не пожелали спрашивать. Молча, они покинули двор и направились к тракту. Выезжая из ворот, Лада обернулась. В одном из окон второго этажа она увидела фигуру личного слуги Мстислава. Как обычно, его лицо было словно высечено из камня. Бесстрастно. Неподвижно.

Слуга сделал шаг назад, и тени укрыли его. Всё поместье будто пылало в свете гаснущего дня. Лада повернула голову и взглянула на тракт, змеёй изгибавшийся впереди, между холмов. Там, на востоке, ждал человек, заменивший ей отца. Тот, которого в ближайшем будущем ей, возможно, придётся убить.

Или пасть от его руки.

На первый взгляд это было обычное поле. Разнотравье колыхалось под тёплым ветром, вдалеке тихо шелестел листьями лес. Три дня путники спешили на восток, насквозь проезжая небольшие деревеньки и города. Но не сразу поняли, когда добрались до того места, о котором говорил Мстислав. Только ступив на него и пройдя несколько шагов, Лада наткнулась на выбеленный костяк. За ним лежал второй, рядом — заржавленное лезвие топора на прогнившей рукояти. Кости лежали беспорядочно, растащенные падальщиками. То тут, то там виднелись обломки оружия и выцветшие, никому уже не нужные знамёна забытых отрядов.

Лада вопросительно взглянула на Дрогана, но тот лишь покачал головой.

— Так проходит земная слава, — тихо проронил Мормагон, вылезая из седла.

Он подошёл к ближайшему черепу и присел над ним, вглядываясь в пустые глазницы, сквозь которые проросла свежая, изумрудно-зелёная трава.

— Осторожно, — бросил Дроган. — Как-то слышал я легенду о князе, который умер от укуса змеи, что свила себе гнездо в костях его дохлого коня.

Музыкант кивнул.

— Верно, я тоже слышал её.

Помедлив мгновение, он поднялся и отошёл к товарищам. Лада вдохнула полной грудью запах полевых цветов. Засмотрелась на миг, как резная зелень древесных крон уступает место пронзительно-голубому небу. Приятно было немного расслабиться после долгой дороги и хоть на мгновение ощутить мир, раскинувшийся вокруг. Охотница наклонилась и провела ладонью по траве. Ощутила, как та щекочет кожу. Такая сочная зелень словно сотворена была для пастбища, на прокорм крутобоким тучным коровам. Но вместо неспешно жующего траву скота поле было усеяно останками людей.

— Что мы здесь ищем?

Лада пожала плечами.

— Обойдём округу. Будем искать что-то достаточно странное, чтобы зацепить взгляд.

Странники молча разошлись в стороны.

— Как всё-таки скоротечна жизнь, — через некоторое время не выдержал Мормагон. — Вот так ты живёшь, мечтаешь, ешь, спишь. А потом раз — момент! — и нет тебя. Лишь бездыханный труп, который волки и трупоеды растаскивают по окрестностям.

— Ты предстаёшь перед взором Создателя. Всё, что случается с тобой прежде, лишь подготовка к этой встрече.

— Но ведь для чего-то же Создатель сотворил этот мир? Дал нам чувства, волю. Умение ощущать страдания и наслаждение. Неужели только для того, чтобы мы потом просто умерли? И остаток вечности провели там, где нет той полноты эмоций, которая существует в подлунном мире? Вот взять хотя бы тебя, Лада.

— А что со мной?

— Давно хотел спросить. Почему монахини приносят обет безбрачия?

— А что, — хмыкнул Дроган, — тебе перестало хватать женщин, и ты решил переключиться на монашек?

— Протестую! Монашки — тоже женщины! — весело отозвался Мормагон, но затем, поймав хмурый взгляд Лады, притих. — Нет, правда. Почему? Разве Создатель против брака?

— Нет, конечно же. В Писании много говорится о важности брачного союза. Дело в другом. Скажем, ты ведь не станешь забивать своей лютней гвозди, так ведь?

— Это — лира. Но нет, не стану.

— Однако ты не против забивания гвоздей? Просто у музыкального инструмента другое предназначение. Так и с людьми.

— Предназначение — это звучит как-то слишком мрачно. Как будто мне пытаются навязать чужую волю.

Лада кивнула.

— Бывает так, что ребёнок просит выпить вина или мёда. Это — его свободная воля. Любящие родители говорят ему, что он ещё слишком мал, и не готов к этому. Но ребёнок всё же крадёт напиток, выпивает, и ему плохо. А ведь его предупреждали те, кто обладает более высоким знанием, пониманием ситуации. Предназначение — это не что-то, что заставляет тебя действовать определённым образом. Оно придаёт смысл и нужность. Если ты отказываешься от предназначения и утверждаешь, что ты сам способен определить свой путь, ты становишься бессмысленным и ненужным. Как лира, которой забивают гвозди.

Мормагон покачал головой, помолчал немного, затем произнёс:

— Нет, я не могу принять такой взгляд на вещи. Надо мной тоже висит пророчество, как ты помнишь. Я просто не хочу верить, что от меня ничего не зависит.

— От тебя зависит многое. Например, выполнишь ли ты своё предназначение. Просто иногда оно совсем не то, что ты думаешь. Не зная своей судьбы, ты можешь пытаться что-то спланировать, стать кем-то, кем тебе не суждено быть. Но я лучше доверюсь в этом вопросе мудрости Создателя. Не хочу быть непослушным ребёнком, который погибает, напившись мёда и свернув шею в канаве только чтобы доказать, что он может выбрать свой собственный путь.