И тут же вскрикнула от боли, когда костяные пальцы обхватили её запястье, заставляя выронить кинжал из холодного железа. То, что некогда было отцом Ульдом, неразборчиво зашипело что-то Ладе в лицо.

— Отец всей жизни, святый на небесах…

— Нет! — глухо бухнул голос откуда-то из глубин мертвенного света в голове нежити.

И Лада почувствовала, как какая-то неведомая сила отсекает её связь с Божественным благословением её Создателя. Краем глаза она видела, что дела Мормагона идут не лучше. Два разбитых костяка валялись у его ног. Но остальные навалились и почти уже сумели подмять музыканта, когда он невероятным усилием отбросил их в стороны. Стоило немного перевести дух, как откуда-то сверху на его плечи упал скелет. Мормагон бросился спиной на стену, затем рванулся вперёд, и костяк повис в хватке множества рук мертвецов, не успевших ещё выбраться наружу. Но нападавший не остался без добычи — лишёнными плоти пальцами он сжимал дурацкую алую шапочку музыканта. Выпавшее из неё перо плавно опустилось на грязный пол.

Глухой голос вернул Ладу к её собственной ситуации.

— Здесь нет места для молитвы ложному богу.

— А для пламени истинной веры? — прохрипела она, закрывая глаза.

Казалось, там, куда погрузилось сознание, за пределами пространства и времени, была лишь пустота. Затем Лада почувствовала воющий ветер, нараставший с каждой минутой. Он забивался в лёгкие, мешая дышать, ослепляя и оглушая воем. Преодолевая сопротивление, Лада зачерпнула этот поток, пропустила через себя, и исторгла сквозь ладони, произнося слова, долгое время бывшие для неё запретными.

Заклинание не было сильным. Всего лишь мгновенная яркая вспышка. Но не ожидавший этого Ульд разжал руки, отступил назад, споткнулся о тело младенца, и завалился на спину.

— Лада!

Охотница обернулась. В паре шагов от неё на пол со звоном упал топор. Мормагон стоял, отбиваясь от наседавших на него мертвецов большим обломком бедренной кости.

— Торопись!

Лада подхватила оружие, развернулась, и опустила острое тяжёлое лезвие на голову нежити, уже начавшей подниматься. Удар отбросил Ульда обратно на пол. Лада упёрлась стопой в его грудь, с хрустом проломив несколько рёбер, и вырвала топор. Затем ещё раз обрушила удар. На этот раз — обухом. Нежить ещё шевелилась, но Лада била снова и снова, превращая тело врага в горсть костяных обломков посреди отвратительной лужи слизи. Когда дело было закончено, она отступила и опустилась на пол, прислонившись спиной к стене. Скелеты с грохотом обрушивались, превращаясь в обычные груды костей.

Труп лежавшего на полу младенца, казалось, вздохнул в последний раз и закрыл глаза.

Культ опутал княжество. Об этом думали все трое покидавших в то утро Жигань. Никто из них не обернулся, пока город не скрылся за холмами.

Труп бедолаги Мара так и не был найден. Где-то там, позади, пылал осквернённый храм. Десятки людей оплакивали погибших близких. Будет ли у них возможность вернуться к нормальной жизни? Вряд ли кто-то мог бы с уверенностью ответить на этот вопрос.

— Надеюсь, вы не возражаете против моей компании? — спросил Мормагон, когда спутники добрались до развилки.

— Отличный ты мужик, — вяло улыбнулся Дроган. — Но на кой ляд тебя несёт с нами?

Взгляд музыканта был направлен куда-то вдаль.

— Знаешь, честно тебе скажу. Столкнувшись с таким, и поняв насколько много вокруг зла, я не могу, как раньше, беззаботно топтать дороги и наигрывать на лире. Как вообще у вас это получается? Как вы можете спокойно засыпать, зная, что творится вокруг?

Ветеран пожал плечами.

— Дело привычки. Я ещё до службы в Ордене многое повидал. Приходилось спать среди не захороненных трупов. Просто потому, что выдался свободный час, и негоже было его терять. А на жаре — знаешь, как быстро мертвецы вонять начинают? Через пару часов уже личинки копошатся в ранах. И ничего, как-то приспособился. Что касается неё…

— Вера, — оборвала его Лада. — Вера в то, что мы служим лучшему миру в меру своих способностей. С каждым сожжённым еретиком, с каждой пойманной ведьмой мир вокруг становится чище. Некогда предаваться унынию, которое суть пустой грех. Осталось ещё много работы.

От охотницы не укрылся задумчивый взгляд Дрогана.

— Да, — еле слышно пробормотал воитель. — Вера.

Верно говорил Мормагон — в хорошей компании дорога пролетает незаметно. Так и вышло — странники не успели оглянуться, как впереди показались черепичные крыши городского предместья. А за ними, в лучах пламенеющего заката, возвышались рыжие кирпичные стены столицы. Долетали отдалённые голоса готовящегося к ночи города. Кричали пастухи, разгонявшие животных по дворам, и многоголовое стадо отзывалось им. Заливался визгливым лаем какой-то пёс. Протяжный низкий звон тяжело плыл над рекой — Лада узнала голос большого соборного колокола. Ветер доносил приглушённую расстоянием песню струн. А ещё он нёс запахи. Какие-то были приятными, вроде аромата выпеченного на вечер хлеба. Другие заставляли морщиться и с тоской поглядывать на поля, где отцветали первые весенние цветы. Хотелось развернуть коня и отправиться туда, в разнотравье, а не погружаться в смрад городских улиц.

— Нынче по ночам уже совсем тепло, — заметил Дроган.

Никто не стал с ним спорить, хотя в тёмных лесных оврагах ещё можно было найти укрывшиеся от солнца островки потемневшего снега.

Спутники уже почти добрались до деревянного моста через реку, когда их окликнули.

— Ух, ты. Не ожидал такой встречи, — пробормотал Дроган.

Лада тоже была удивлена, увидев у входа в небольшой трактир отца Тихомира. Старый монах стоял, опираясь на трость. Охотница слышала, как Дроган вполголоса объясняет Мормагону, кем был этот старик.

— У него же повязка на глазах. Он слепой?

— Ну да, — подтвердил воитель.

— Тогда каким образом он нас увидел?

Лада нахмурилась. Этот вопрос и ей пришёл в голову. Спешившись, странники подвели лошадей к коновязи и поприветствовали старого монаха. Приложив губы к его перстню, Лада распрямилась и спросила:

— Что ты здесь делаешь, отец? И как узнал, что мы едем?

— Очевидно, ждал вас. Пойдёмте внутрь, ветер нынче прохладный, а мои старые кости давно уже не держат тепло.

Отец Тихомир позволил Ладе взять себя за руку и отвести на угол длинного стола у дальней стены зала. Умирающий день уже почти не дарил света, и трактирщик, высокий худой мужик средних лет, зажёг висящие на цепях под потолком лампады.

— Да, я ждал вас, — продолжил монах, устроившись поудобнее с кружкой эля. — Знал, что поедете этой дорогой и хотел поговорить прежде, чем войдёте в город. Рассказывайте. Что вам удалось обнаружить?

Разговор был долгим. Отец Тихомир внимательно слушал, хмурился, задавал вопросы, уточнял. Когда он, наконец, узнал всё, что хотел, бледный серп месяца освещал притихшие предместья. За окном было темно и тихо.

— К сожалению, мне нечем развеять ваши тревоги, — сказал монах. — Ярополк ведёт себя странно в последние дни. Запирается у себя и никому не позволяет заходить. Спрашивал о вас. У меня создалось впечатление, что он вас опасается.

— Бред, — покачал головой Дроган.

— Мииилсдари, — протянул трактирщик и протяжно зевнул. — Весьма извиняюсь, но за полночь ужо. Добрым людям спать давно полагается. Вы бы заплатили за ночлег, да и отправлялись на боковую.

— Верно, — сказал Мормагон и заглянул в кружку.

Судя по погрустневшему выражению его лица, та была пустой.

— Так и решим. Сегодня в город уже не попадём.

Лада мысленно согласилась со своим наставником. Городские ворота закрыли часа два назад. Оплатив спальное место, странники поднялись по скрипучей, потемневшей от времени лестнице. На втором этаже была только одна комната. Тёмная, без окон. Дрогану пришлось снять шлем, чтобы полностью разогнуть спину. И даже так он едва не упирался макушкой в закопченный потолок. Воитель поднял повыше свечу, и в её трепещущем пламени осмотрел ряды лежавших на неровном дощатом полу тюфяков. Часть из них уже заняли другие путешественники, которых ночь застала за стенами. Запах немытых тел забивал ноздри. Лада с ужасом подумала о бесчисленном множестве насекомых, считавших здешние подстилки своим домом. Выбрав место подальше от остальных, она расстелила свою походную постель и завернулась в неё. Сквозь навалившийся сон она слышала, как устраивается на ночлег Дроган, а Мормагон тихо жалуется, что мог бы уже быть на хорошем чистом постоялом дворе, если бы не задержка. От Тихомира не доносилось ни звука. Если у него и было мнение относительно ноющих музыкантов, он держал его при себе.