Её власть надо мной огромна. Я бессилен перед этой трогательной девчонкой с огромными глазами. Её чарами околдован. Её искренней любовью и безграничным уважением приворожён.

Конечно, я не мог долго сопротивляться её напору. Сдался под давлением аргументов. Уступил. Уж слишком мне знаком безумный страх перед смертью дорогого и любимого человека, чтобы не заботиться о её чувствах.

Постепенно кабинет наполняется людьми, и я увлекаюсь беседой со своим соседом. А когда телефон пиликает в кармане брюк, оповещая о новом сообщении, беспечно улыбаюсь.

Наконец-то! Дождался! Но все краски сходят с моего лица, стоит лишь пробежаться глазами по экрану.

— Что случилось, Акманов? — Рявкает наблюдающий за мной Метлицкий.

— Что-то случилось. — Тяну отрывисто, на резком выдохе. — Дома. Разрешите идти?

— Ступай, — кивает он. — Доложи потом.

Я прохожу коридор за коридором, отгоняя дурные мысли. А всё потому, что даже вообразить не могу, ЧТО должно было произойти, чтобы мать написала мне сообщение во время совещания.

«Ты должен вернуться домой. Немедленно!»

Подчиняясь классике жанра, ни сама мама, ни Лукерья, ни Евангелина не отвечают на мои звонки, и я выжимаю все возможности из своей тачки, чтобы преодолеть расстояние до дома в максимально сжатые сроки.

На крыльце нашего дома рядом с коляской стоит Ева. После двух операций она уже может самостоятельно подниматься на ноги, пытается делать маленькие шаги, и мы не опускаем рук. Впереди долгий путь реабилитации, несколько операций. Но всё обязательно будет хорошо.

— Что тут у вас? — Спрашиваю у племянницы.

Она хихикает.

— Твоя жена сошла с ума!

Я недовольно поджимаю губы. Запрещённая шуточка. В своём доме я никому не позволяю упоминать в одном предложении Лукерью и сумасшествие. Тем более теперь.

Конечно, выяснять отношения с племянницей мне некогда. Я влетаю в дом, иду на монотонный голос матери. И даже не удивляюсь, находя их обеих в кухне. Которая вся заставлена слепленными пирогами и пирожками. Возможно, даже булочками. На первый взгляд сложно отличить содержание кругляшков, квадратиков и треугольников. Кругом тесто, разнообразные начинки, всё в муке.

Мать обеспокоенно смотрит на меня. Тихо выскальзывает за дверь, утягивая меня за собой.

— Лукерья как вернулась из института, так сразу принялась за дело. Замешивает, месит, лепит — и так по кругу. Без остановки. Ничего не объясняет. Поговори с ней, Денис. Я чувствую, что-то случилось, но мне она ничего не говорит.

— Ступайте домой, мам. Если что-то прояснится, я позвоню. — Я успокаиваю её, как могу, и остаюсь наедине с супругой.

В голове перебираю возможные причины нервозности Лукерьи, но не понимаю, что могло расстроить жену до такой степени.

— Луковка, — я обнимаю её, незаметно пробегаюсь руками, ощупывая тело супруги. — Ты завалила госэкзамен?

Она фыркает и смотрит наконец на меня.

— Скажешь тоже! Сдала. В числе первых. — Она вздыхает. — Ты можешь потребовать у них мой диплом?

— Скоро они сами тебе его отдадут. — Я сохраняю на лице серьёзное выражение. — Но если не отдадут, я тебе обещаю, что заберу его с группой захвата.

— Класс! — Расцветает она. — Тогда поможешь мне налепить пирожков, раз приехал так рано?

Я окидываю взглядом все поверхности кухни, заставленные блюдами и тарелками с заготовками из теста.

— Ты… ждёшь гостей? — Прощупываю я почву. — Вроде бы мы договорились, что не будем отмечать с размахом годовщину свадьбы в этом году.

Она застывает на месте, превращаясь в изваяние. Кажется, я близок к пониманию. Про годовщину я не забыл. И подарок вручил ещё с утра. С самым безобразно дорогим и роскошным букетом, какой только сумел отыскать. Поэтому бояться мне нечего.

— Ну какие гости? — Неожиданно жалобно спрашивает она. — Посмотри на меня, Денис! Я же сама уже… как пирожок!

— Вовсе нет, — убеждённо говорю ей. — Ты прекрасна, просто великолепна, Лукерья. Самая красивая. Я люблю тебя, маленькая. Очень сильно.

— Всегда так говоришь, — бурчит она под нос.

— Потому что это правда. — Парирую в ответ.

Мы вместе три года, и я ничего не могу с собой поделать. Ну и пусть официально нашей семье на год больше, мы ничего не стали менять, просто отмечаем в день свадьбы, указанный по бумагам, реальное время нашего счастья.

— Если бы ты меня любил, ты бы не заставил меня рожать этого ребёнка в день нашей свадьбы, — надувается она, разворачиваясь ко мне.

Несмотря на капризный тон, Лукерья заботливо складывает руки на большом животе, который забавно топорщится под коротким сарафанчиком.

Я расслабляюсь и притягиваю жену к себе, поглаживая животик. Всё в порядке. Теперь я знаю, что именно беспокоит её. Ничего страшного. Чем ближе день рождения нашего ребёнка, тем больше Лукерья напоминает динамит.

За девять месяцев я успел перевестись в другой отдел, поменять автомобиль на «более безопасный», спрятать все розетки и прикрутить всю мебель в доме, мы перешли на правильное (в понимании Лукерьи) питание, из дома исчезли весь алкоголь и лекарства, бытовую химию пришлось спрятать на хранение за дверь с замком, а лестницу оборудовать специальным защитным ограждением.

Иногда я удивляюсь, что она до сих пор не потребовала у меня сертификаты на материалы, использовавшиеся при строительстве дома. Ну не знаю, вдруг там свинец в краске? Или гвозди не обработаны против коррозии?

— Мне кажется, ты немножко утомилась из-за экзамена, Луковка, — осторожно замечаю я. — Пойдём, я полежу с тобой.

— Вот! Ты опять делаешь это! — Она отходит от меня. — Не понимаешь и не желаешь слышать! Ты абсолютно меня не любишь!

Она испуганно смотрит на меня и нехотя продолжает.

— Прости, ладно? Я снова немного на взводе. Ты же знаешь, что я так не считаю?

— Конечно, Луковка. Я всё понимаю. Ты волнуешься. Скоро начнётся мой отпуск, и я буду рядом. Всё будет великолепно. Вот увидишь. — Я глажу её голову, руку, спину.

Никогда не признаюсь ей, но моё терпение на исходе. В беременности она просто невыносима! Никогда больше не соглашусь снова пережить этот опыт. Даже под страхом смерти. Даже если меня будут пытать. Ни один адекватный мужчина не вынесет такого дважды.

Всё начиналось довольно мило и вполне безобидно: мороженое среди ночи, беспричинные слёзы, очаровательные капризы. Лукерья без конца читала книги о беременности и родах, об успешном родительстве, и я порадовался её осознанному подходу и соглашался со всеми предложениями.

Потом она с истерикой отказалась от узи. И вообще — от любого осмотра. «От любого вмешательства», — если быть точнее. И началась новая эпоха. Мой кромешный ад.

В нашем доме стала частенько появляться милая женщина, с которой Лукерья проводила несколько часов в неделю. Доула, помощница в родах, наставляла мою жену в организации встречи с ребёнком, пол которого мы до сих пор не знаем, в домашних условиях.

Никакие увещевания, что больница безопаснее для самой Лукерьи и для нашего ребёнка, не приносили результата. Жена рыдала, обвиняла меня в чёрствости и собиралась подавать на развод миллион раз в неделю. Когда она съехала к моей маме, я понял, что мне придётся действовать иначе и начал во всём ей потакать.

Так ей тоже не пришлось по нраву: теперь она обвиняла меня в том, что я «не люблю и не забочусь о ней, а только лишь откупаюсь». На вопрос, чем я откупаюсь, она залилась горькими слезами, но признала, что я всё-таки люблю её и забочусь о ней.

Той же ночью Лукерья разбудила меня и сказала, что очень сильно, просто невозможно хочет… есть. И я бы рассмеялся, если бы не я оказался тем счастливчиком, кто отправился в круглосуточный супермаркет в три ночи за скумбрией и консервированными ананасами.

Грешным делом я подумывал, что она просто решила надо мной пошутить. Или отомстить таким образом. Но когда она выложила на ломтики чёрного хлеба куски копчёной рыбы и накрыла сверху колечками ананаса, когда она поедала этот невероятный бутерброд с превеликим удовольствием, я понял, что нет. Не шутила.