— Почему? — С подозрением смотрю на неё.

— Во-первых, я больше не могу ждать, и так думала, что взорвусь от желания. Во-вторых, у меня на этом фоне случился сильный гормональный сбой. В-третьих, я дважды чуть не умерла, а умирать замужней девственницей — это, я тебе скажу, вообще ни в какие ворота!..

— Луковка, — перебиваю её, — ты не умрёшь. Ни вообще — в ближайшее время точно, ни тем более — девственницей. Мы поработаем над этим сегодня же.

— Вот и чудненько, — веселеет она и тянется поцелуем к моим губам, но вдруг замирает, — обещай, Денис! Обещай, что больше никогда не станешь рисковать собой на своей очень важной работе! Обещай, что ради меня сдержишь слово!

— Обещаю, — говорю ей. — Пока ты в безопасности, я не буду рисковать собой. В конце концов я только за тебя готов умирать.

— Надеюсь, этого больше никогда не потребуется, — бросает она и наконец целует меня.

Я не успеваю насладиться ею.

— Акманов! — Гаркает над нами голос. — Миронов приказал отвезти вас с гражданкой Акмановой домой.

— Отлично, — улыбается ему Лукерья. — Спасибо вам! Я очень хочу домой! Так соскучилась, Денис, это же просто невозможно…

Всю дорогу она весело щебечет, и я прикрываю глаза. Не знаю, почему она так просто приняла правду, почему так быстро приняла решение, но я рад. Очень счастлив. Надеюсь, она не начнёт жалеть, когда всё окончательно уляжется в её прекрасной головке. Но тянуть и откладывать, давая ей время на сомнения, я не собираюсь.

Дома нас уже ждут мама и Ева. Они радостно приветствуют Лукерью, а она бросается их обнимать.

Пока жена успокаивает Евангелину, мать утаскивает меня в кухню.

— Ты ничего ей не сказал? — Обвиняюще шипит она.

— Лукерья всё знает. — Заверяю я. — Она здесь абсолютно добровольно, никакого принуждения, честно.

— Смотри, сынок, — вздыхает мама. — Станешь обижать мою невестку, будешь иметь дело со мной! А потом ещё и с Линой. И с Мироновыми…

— И с Метлицкими, — усмехаюсь ей. — Я понял, мам. Я не такой идиот, чтобы не осознавать, какое доверие мне оказано. Это всё, чего я желал. Она остаётся со мной.

Мать осторожно обнимает меня. Значит, уже доложили о ранении.

— Я в порядке, мам. Ничего серьёзного.

— Я так понимаю, что Лукерью ты на нас не оставишь, чтобы лечь в клинику?

— Нет. Мне не требуется клиническое лечение, мама. Уверен, мне будет вполне достаточно заботы моей жены. Дома и стены лечат…

— Тогда мы лучше пойдём? — Улыбается она, и я облегчённо выдыхаю.

И хотя утянуть Еву, до сих пор не верящую в то, что Лукерья жива и здорова, удаётся не сразу, но я терпеливо жду, чтобы не выставить себя невежливым. Но стоит им лишь уйти, как я теряю последние крупицы терпения.

— Идём в спальню, Лукерья, — зову я и беру её за руку.

И пусть это совсем не романтично, совсем не так, как бывало раньше, пусть я не могу сделать то, чего хочу, — не могу подхватить её на руки и взбежать по грёбанной лестнице, но нам обоим нет до этого дела.

Я веду. Она следует за мной. Теперь так будет всегда.

Я усаживаю её на кровать. Тянусь к ней для поцелуя, но вспоминаю о чём-то очень важном.

Дотягиваюсь рукой до золотой статуэтки в виде кошки, снимаю с изогнутого хвоста два кольца и возвращаю на место. На палец своей законной жены. Теперь всё как надо.

Лукерья издаёт смешок.

— Я сейчас испытываю чувство дежавю, — я понимающе улыбаюсь ей. — Но я не стану просить тебя остановиться.

— Я не смогу, — максимально честно и открыто говорю я, — даже если потребуешь. Уже не смогу. Никогда не остановлюсь. Никогда не отпущу. Никогда не перестану любить тебя.

— Хорошо, что ты сказал мне, — смущённо говорит мне жена. — Кажется, я немного волнуюсь. Такое событие!

Понимаю, что она продолжит и дальше болтать, если я не отвлеку её, поэтому привлекаю к себе для поцелуя. В моих жадных, несдержанных поцелуях совсем не осталось даже призрачного намёка на игру. Я не флиртую. Не заигрываю. Соблазняю.

Точно знаю, чего хочу и что получу сегодня. Её. В своей власти. Всю. Целиком. Навсегда.

Медленно раздеваю её, осыпая поцелуями идеальную упругую грудь с напряжёнными сосками, плоский живот с аккуратным круглым пупком, внутреннюю сторону бедра, влажные складочки сокровенной плоти.

Хочу максимально расслабить её, растворить все её страхи в удовольствии. И у меня получается.

— Я на таблетках, — шепчет мне в губы Лукерья, когда я нависаю над ней, и поясняет на моё удивление. — Лечение гормонального сбоя.

— Это хорошо, — целую её. — Очень хорошо. Первый раз лучше не использовать презервативы.

— Да?

— Да. Я подготовился, Лукерья. — Теперь удивляется она. — Подготовился сделать всё максимально безболезненно для тебя. К сожалению, я не могу обещать, что тебе не будет больно совсем…

— Я доверяю тебе, — у меня перехватывает дыхание при виде блеснувших слёз в её глазах. — Я люблю тебя, Денис. Я хочу, чтобы ты сделал меня своей во всех смыслах…

Стираю поцелуями сбегающие слезинки, встречаюсь с ней взглядом и медленно наполняю её тело своей плотью. А, наткнувшись на физическое препятствие, нежно целую сладкие пухлые губки и совершаю резкий быстрый толчок бёдрами, навсегда присваивая, связывая, увязая.

Даю ей время привыкнуть, а потом начинаю старые как мир движения. Я слишком долго ждал этого момента. Реальность оказалась куда восхитительней всех моих предположений. Поэтому я приближаюсь к финишу очень быстро.

— Не буду мучить тебя долго, — поднимаюсь над ней. — Сегодня не буду. Как ты, маленькая?

— Денис, — испуганно шепчет Лукерья, — кажется, я истекаю кровью… там…

Смотрю в её огромные глаза и пугаюсь не на шутку. Спускаюсь в изножье кровати и критически осматриваю, но ничего действительно страшного не обнаруживаю.

Разве что…

— Прямо сейчас, Денис, — взвизгивает Лукерья.

Сдерживая смех, провожу пальцем по распухшим складочкам и поднимаю руку на уровень её глаз.

— Видишь? Крови почти нет. Это моя семенная жидкость, Луковка. Не кровь. Рассказы об обильных кровотечениях при дефлорации несколько преувеличены. Я уверен, что всё обошлось и ты останешься жива. Если тебя смущает, что моя… хм… жидкость обильно вытекает из тебя, я могу помочь тебе принять душ.

— Не смущает, — торопливо перебивает она, краснея. — Теперь, когда я могу не волноваться, что это — кровотечение, думаю, меня это даже заводит…

— Если бы ты знала, как это заводит меня, — хмыкаю в ответ и устраиваюсь рядом на подушке. — Но нам нужно пока поберечь тебя. Спокойной ночи, Луковка! Я люблю тебя.

— А я — тебя, — шепчет она и затихает.

Утром я любуюсь ею, пока она не распахивает глаза. Вспоминая вчерашний вечер, заливается восхитительным румянцем и тянет одеяло выше на грудь. Но неожиданно замирает. Дотягивается рукой до телефона и делает несколько селфи. Улыбается, разглядывая их.

А в следующее мгновение мой телефон гудит от входящего сообщения.

Разглядываю внимательно фото. Она лежит на моём плече. Растрёпанная. Румяная. Счастливая. Я целую её волосы, но смотрю прямо в кадр. Как и она. Даже через годы и десятилетия каждый, хоть раз взглянув на этот снимок, без труда прочитает в наших взглядах силу и глубину наших чувств.

Улыбаюсь жене и перевожу взгляд на текст сообщения.

«На память о нашем первом брачном утре. Я люблю тебя. Что бы ни произошло. Всегда. Твоя Лукерья (теперь) Акманова».

Я с ленцой разваливаюсь в кресле в кабинете своего непосредственного руководителя — генерала Метлицкого — в ожидании совещания. Решение о переводе с оперативно-разыскной деятельности в службу внутренней безопасности оказалось одним из самых тяжёлых в моей жизни. Но спорить с женой подполковника Акманова дураков нет. И я же — первый человек, кто не сопротивляется её воле.

Альберт Станиславович, посмеиваясь, называет меня подкаблучником, но мягкий, ласковый и нежный я только дома. С ней. Жене не грех подчиниться, уступить. Особенно, когда чертовка точно знает, как настоять на своём.