Резко швыряю ему в руки ксиву и машу рукой Ивану, продолжая движение.

— Разберись здесь, — говорю ему и бегу на другую сторону склада.

Мне нужно найти наиболее безопасный вход, потому что через центральный мне, увы, не пробиться.

Я проклинаю этот бесконечный металлический цилиндр, протянутый на добрые сотни метров, но наконец нахожу то, чего ищу. Неприметную лестницу, ведущую к такой же неприметной двери где-то на втором или третьем уровне складского помещения.

В этой части, ближе к дальнему концу вытянутого здания, поддоны с хранящимся на них барахлом ещё не охвачены огнём, но внутри помещения стоит густой едкий дым, и я чертыхаюсь.

Иду практически наощупь. И, кажется, впервые в жизни прошу помощи у каких-то высших сил. И в то же мгновение натыкаюсь на бутыли с водой.

Хорошенько смачиваю рубашку и укутываю голову, поливаю на ноги и прихватываю бутылку с собой. Медленно пробираюсь дальше и нахожу лестницу вниз.

Снизу температура выше, но дышится чуточку легче. Пока. Я не тешу себя иллюзией, что всё пройдёт гладко. И не расслабляюсь ни на мгновение. Где-то за спиной трещат стеллажи, и я усиленно пытаюсь сообразить: а что, собственно, хранится на этом складе?

Сердце пропускает удар, когда вспоминаю. Где-то здесь, в числе прочего, стоят моторные масла, флаконы с бензином для зажигалок и технический спирт.

— Лукерья! — Кричу я, но кроме едва различимого треска со стороны надвигающегося пламени не разбираю других звуков.

Иду в противоположную от пожара сторону, внимательно вглядываясь в боковые проходы и ответвления. Дохожу до самого конца помещения, но жены здесь нет. Пробую дверь. Заперто. И возвращаюсь назад.

Пламя продвигается с большой скоростью, перекидываясь со стойки на стойку — вверх, вперёд и в стороны. Геометрическая прогрессия, твою мать.

Я дохожу до границы жара, до самого заходящегося в безумном ритме огня, и вглядываюсь, превозмогая резь и жжение в глазах, сквозь пляшущие оранжевые языки в сторону центральных ворот.

Если она осталась там, моё нахождение здесь больше не имеет смысла.

Я даю себе слово, что пройду ещё трижды этот путь. От пламени до задних ворот и обратно. Я уговариваю себя уйти, возможно, думаю я, Лукерье удалось выбраться.

«А если нет?» — Настойчиво бьётся в моей голове, и я понимаю, что останусь здесь до последнего.

Чуть-по-чуть я орошаю водой рубашку в районе носа и рта, и это облегчает моё дыхание.

На втором круге мне чудится полоска света слева от центрального прохода, и я в надежде бросаюсь туда. В этой стороне помещения дым более сконцентрирован, очевидно, тут расположены вытяжки или воздуховоды, поэтому его и тянет сюда.

В конце прохода дверь. Не похоже, что она ведёт на улицу. Скорее, какое-то техническое помещение. Я хватаюсь за ручку, но дверь заперта.

Эта дорога ведёт в никуда.

Чертовски неприятно осознавать, но я не могу найти свою жену.

Я уже делаю несколько шагов в обратную сторону, как вдруг слышу сдавленные всхлипывания. Которые слишком быстро затихают. Моё сердце колотится на разрыв. Внезапно я чётко понимаю, что Лукерья именно там. За этой дверью.

Словно кто-то вложил эту убеждённость в мою голову.

Как и направил меня сюда.

Потому что мне очевидно, что никакого света здесь нет. Глухая стена с изолированной дверью.

Я больше не могу находиться здесь. Мне нужно как можно скорее вытащить жену. Она провела слишком много времени в задымлении. И я надеюсь, что ещё не слишком поздно.

Снимаю пистолет с предохранителя и прицельно стреляю в замок. А потом распахиваю дверь.

Это комната. Небольшая. Задымлённая. Здесь абсолютно нечем дышать. От едкого дыма слизистая глаз моментально начинает зудеть.

Но всё это второстепенно, потому что я наконец вижу её!

Лукерья сидит у противоположной стены, у двери, за которой, я надеюсь, находится наше спасение.

Быстрым шагом я преодолеваю расстояние между нами и бросаюсь к ней.

— Лукерья! Ты слышишь меня, маленькая? — Я пытаюсь её растормошить. — Луковка!

Она без сознания. Вроде бы не дышит. Либо слишком слабо.

Я стягиваю с головы рубашку, обильно поливаю водой и накладываю поверх её повязки. Я рад, что она сообразила раздеться и прикрыть лицо. И я не хочу думать, что пришёл слишком поздно.

Сдвигаю её в сторону и снова достаю из-под ремня пистолет. Выбиваю прицельным выстрелом замок и выдыхаю с облегчением.

Улица!

Я подхватываю Лукерью на руки и уношу как можно дальше от охваченного огнём склада, который наконец тушат спасатели.

Моя жена безвольно повисла на моих руках. Слишком бледная. Словно неживая.

Вижу спешащих к нам людей.

Аккуратно опускаюсь на землю, укладывая Лукерью, освобождаю дыхательные пути, накрывая её полуобнажённое тело своей рубашкой.

Она не дышит!

Я набираю полные лёгкие воздуха и торопливо вдыхаю в неё. Раз за разом. Снова и снова. Попутно пытаясь нащупать пульс. Безрезультатно! Делаю непрямой массаж сердца. И снова вдыхаю в неё воздух.

Не знаю, сколько проходит времени, когда вокруг нас скапливается толпа народу.

А я всё продолжаю предпринимать жалкие попытки вдохнуть жизнь в тело своей жены.

Кажется, меня оттаскивают силой.

А саму Лукерью забирают. Грузят на носилки. Не в мешок. И увозят в неизвестном направлении.

Я слишком шокирован происходящим, чтобы воспринимать какую-либо информацию.

Даже не сразу понимаю, что рядом со мной полковник Миронов.

Он крепко обхватывает мои плечи и окончательно добивает мой разум.

— Мне очень жаль, сынок. Ты сделал всё, что мог. — Говорит он мне, и каждое его слово с болью выстреливает в моей голове. — Было слишком поздно, Денис. Ты уже ничем не мог ей помочь…

Нерешительно беру в руки небольшой пакетик и высыпаю содержимое на кровать.

Два кольца. Серьги. Браслет.

Все ценности, которые мне вернули в морге вместе с мешком пропахшей гарью женской одежды.

Всё, что мне позволили унести из этого дома скорби.

Всё, что осталось от гражданки Акмановой Л. Л., 2000 г.р.

Словно со стороны наблюдаю за своими резкими, угловатыми движениями: встать, дойти до тумбы с её стороны кровати, нацепить кольца на золотой изогнутый хвост статуэтки в виде кошки, открыть выдвижной ящик, забросить серёжки в маленькую шкатулку, а браслет — в бархатный мешочек.

И снять наконец собственное обручальное кольцо.

Но на последнем пункте снова терплю поражение, возвращаясь назад в своё тело.

Прокручиваю золотой глянец вокруг безымянного пальца и не могу заставить себя сделать это.

Невозможно найти в себе силы и пережить такую трагедию за каких-то два дня.

Весь дом наполнен людьми. Внизу звенит гомон, но стоит мне спуститься, как воцаряется тишина. Никто не решается заговорить со мной.

— Пора, — хмуро кидаю я матери и первым выхожу из дома.

На улице вдыхаю на полные лёгкие влажную прохладу. В небе низко висят пухлые тёмные тучи. Пасмурно и сыро. Мелкий дождь идёт с вечера того злосчастного дня. Не затихая ни на одно долбанное мгновение.

Возможно, думаю я, если бы он пошёл ещё днём, всё сложилось бы иначе.

Возможно, думаю я, если бы у Лукерьи случилась мигрень, она была бы сейчас здесь.

Со мной.

Но у чёртовой судьбы не бывает сослагательного наклонения.

У церкви стоит много машин. В основном, с мигалками. Грёбаная похоронная процессия стекается в ажурные ворота из выкрашенного серебрянкой металла, куда мне совсем не хочется заходить.

Но когда подъезжает машина ритуальных услуг, я вынужден покинуть салон и войти в церковь.

Мои руки дрожат, и я прячу их в карманах брюк. До тех пор, пока не приходит время взять церковную свечку.

Я смотрю куда угодно, только не в белый с позолотой гроб, утопающий в цветах.

Мне по горло хватило одного раза.

Там, в морге.

Когда санитар коротко откинул простынь и я очнулся от своего анабиоза.