Когда она об этом узнала, её словно окутало густым чёрным облаком и она разрыдалась на плече у Роба, не в силах остановиться. Но, как обычно, это были не слёзы жалости к самой себе (тень баронессы постоянно витала рядом, отгоняя подобные тщеславные мысли), а слёзы печали, поскольку ей уже не завершить свой труд. «Конечно, мне страшно умирать, — скажет она близким, которые приходили её навестить, — но гораздо больше меня пугает то, что станется с теми бедными детьми. Я молю Бога, чтобы их страдания вскоре прекратились, но боюсь, что столько ещё нужно сделать...» Её снова поместили в центр «Седарс-Синай».
К середине декабря крупные заголовки газет всего мира сообщали опечаленным читателям: «Одри снова борется с болезнью», «Хепбёрн сражается за свою жизнь». Мало кто из кинозвёзд вызывал столько волнения в широких зрительских кругах. Голливудские знаменитости Элизабет Тейлор и Грегори Пек регулярно приезжали к ней в больницу. Роб и другие друзья семьи постоянно там дежурили, сменяя друг друга. «Одри мужественно борется за жизнь, — сказал один из друзей, — но рак побеждает».
Мир недоверчиво следил за протеканием её болезни и готовился к её смерти. Шеридан Морли отмечает: в декабре в одном магазине видеофильмов на Бродвее, в Нью-Йорке, уже «высились от пола до потолка кассеты с её фильмами, тщательно расставленные, словно некая дань памяти, на манер фотографий члена королевской семьи, поражённого неизлечимой болезнью, умирающего или недавно скончавшегося, которые выставляли в витринах венских кондитерских в эпоху Габсбургов». «Сначала я был поражён тем, что показалось мне проявлением дурного вкуса; но потом, стоя под дождём и глядя на эти кассеты, понял, что на самом деле это великолепный знак уважения к великой актрисе. Никто в наши дни, в обесценившуюся эпоху Мадонны и Памелы Андерсон, не заменит Одри Хепбёрн». Любившим её было больно думать о ней как об ушедшей или стоящей одной ногой в могиле, это значило воображать невообразимое.
Однажды вечером, взяв Роба за руку, Одри объявила, что готова уйти с миром. Она только что узнала, что американские войска наконец-то доставили продукты для голодных детей Сомали. Перед её глазами стояла маленькая девочка, обхватившая её ручонками, и её тёмные глаза наполнились слезами. «Я рада, что дожила до этого дня», — прошептала она на ухо своему спутнику, и тот ей улыбнулся. В другой вечер, в поздний час, когда вся больница погрузилась в тишину, нарушаемую только пронзительным стрекотом цикад, Роб прижался к Одри, и она сообщила ему свою последнюю волю. Больная и слабая, она хотела провести последние дни в «Покое», на берегу Женевского озера, в своей горячо любимой Швейцарии. Роб утвердительно кивнул, но втайне встревожился: выдержит ли она последний переезд? Она слишком больна, чтобы совершить перелёт из Лос-Анджелеса в Швейцарию рейсовым самолётом. И тогда, как всегда бывало, когда Одри переживала сложный момент, помощь словно свалилась с неба. Узнав, что её дни сочтены, Банни Меллон[61] по просьбе Юбера де Живанши предоставила в распоряжение Одри свой личный самолёт, чтобы исполнить её последнюю волю. За три дня до Рождества её «Гольфстрим» приземлился в аэропорту Женевы. Легендарная пассажирка была бледна и слаба, так что Робу пришлось помочь ей спуститься по трапу; её встречали экономка и собаки. Её отвезли в «Покой».
Одри обрадовалась при виде снега. Она испытала облегчение, зная, что умрёт у себя дома. На следующий день в дом нахлынули гости, в том числе Мел и Андреа, потом другие члены семьи, в частности Шон — крепкий парень ростом метр девяносто, который теперь работал в кино, и Лука, ставший художником-графиком. Она была без ума от своих сыновей и постоянно сжимала их в своих слабых объятиях.
Дни текли медленно, но не печально. Одри и Роб были полны оптимизма, питавшего их взаимную любовь. Они говорили о завтрашнем дне, думали о будущем. Она сказала Робу, что примирилась с очевидным: ей не осуществить свою «мечту» и не выполнить свой «долг» по отношению к детям, страдающим от голода, но знает, что другие — Софи Лорен, Роджер Мур и Грегори Пек — примут эстафету.
Они вдвоём читали газеты, смотрели новости по телевизору и отмечали, насколько весь мир встревожен. Они посмотрели кассету, на которой Джулия Робертс принимала в Голливуде («от имени моего кумира Одри Хепбёрн») приз «За жизнь в искусстве», присуждаемый американской Гильдией киноактёров. Они узнали, что в марте Одри должна получить почётный «Оскар» — Гуманитарную премию имени Джина Хершолта за деятельность в качестве посла ЮНИСЕФ.
Итак, жизнь продолжалась. Но надолго ли? Почти всё время пара проводила вместе. Когда Одри находила в себе силы, Роб прогуливался с ней по саду «Покоя», иногда вместе с Лукой и Шоном — и всегда в сопровождении двух сиделок. Это были драгоценные дни. Когда они в последний раз обошли старый дом, вышел садовник Джованни и спросил: «Синьора, когда вам станет лучше, вы поможете мне сажать и подрезать кусты?» И она ответила: «Джованни, я буду тебе помогать, но не так, как раньше». Одри знала — и Джованни тоже знал, — что этой помощи не последует.
В середине января, когда на клумбах проклюнулись подснежники и крокусы, возвещая наступление нового года, Одри периодически начала впадать в беспамятство и семья готовилась к неизбежному. Её поклонники по всему миру задерживали дыхание, читая репортажи под крупными заголовками: «Страхи Хепбёрн усилились». Мать Тереза велела монахиням своей миссии в Калькутте молиться сутки напролёт. Монахини сменяли друг друга каждые три часа, чтобы помолиться за актрису, которая, как и они, посвятила годы жизни борьбе с голодом и помощи бездомным.
Когда Одри почувствовала, что пришёл её последний час, она повернулась к Робу и сказала: «Ты самый лучший муж, какой у меня был, хотя и не официальный». В среду 20 января 1993 года, когда конец уже был близок, Одри унеслась мыслями к детям Сомали. Прежде чем силы оставили её, она спросила, не доставили ли писем из ЮНИСЕФ по поводу маленьких сомалийцев. Её последними словами были: «Мои дорогие дети из Сомали». И она мирно заснула.
В семь часов вечера, когда Одри угасла, окружённая Робом, Мелом, Андреа, Шоном и Лукой, снаружи разыгрался настоящий ураган. «Моя прекрасная леди» наконец-то нашла «уголок где-то там, далеко от холодной ночи». Боль, терзавшая её исхудавшее тело, исчезла, и на её лицо вернулись безмятежность, красота, достоинство и сочувствие, которые всегда отличали её.
Пока весь мир громко заявлял о своём желании отдать дань памяти «прекрасному ангелу», а на почту Толошна прибывали сотни писем, полсотни жителей, обливаясь слезами, ставили свечи к дверям «Покоя», где лежало тело Одри, а девятью годами раньше — тело баронессы.
В городке под Лозанной жизнь шла своим чередом. «Перед похоронами я почувствовал в доме запах яблок, — рассказывал Юбер де Живанши. — Я захотел узнать, откуда он, и спросил прислугу. Часть погреба была заполнена урожаем прошлого года, который по воле Одри собирались, как и во все годы, послать Армии спасения. В этом была вся Одри: она постоянно заботилась о других — скромно, незаметно. Вот что было в ней чудесного, вот что превращало её в почти неземное существо, несмотря на годы».
Вскоре Толошна застыл в зловещей тишине, нарушаемой лишь печальным звоном колокола протестантской церкви. Первой на смерть Одри Хепбёрн откликнулась Элизабет Тейлор. Роджер Мур, сопровождавший Одри во время одной из последних поездок в Сомали, утверждал: «Она была редким явлением в Голливуде, звездой, искренне заботившейся о других, а уж потом о самой себе». Она принесла последнюю жертву, отправившись в Сомали три месяца тому назад. «Она задержалась там дольше задуманного, чтобы продолжить работу. Если бы она вернулась и получила лечение... как знать, чем бы всё закончилось?» Джордж Пеппард, партнёр Одри по «Завтраку у Тиффани», негромко сказал: «Серебряный колокольчик умолк». Бывший президент Рональд Рейган назвал её «легендой, великой женщиной, которой нам будет не хватать». Софи Лорен добавила: «Она сделала богаче жизнь миллионов человек», а Шон Коннери заявил: «Я её обожал».
